Манихеи: христианство в смеси с буддизмом и зороастризмом
Расколы и ереси. Проект Сергея Ходнева
Строго говоря, ставить манихейство на одну доску с тринитарными или христологическими ересями IV–VII веков не совсем корректно: оно старалось не столько поправить или уточнить христианскую доктрину, сколько создать принципиально новую религию. В каком-то смысле успехи манихейства в римском Средиземноморье — еще один, самый поздний казус того, как экзотический восточный культ вдруг превращается в модное поветрие, охватывающее все слои имперского общества. Такими были культ Исиды, Сераписа, Митры. Впрочем, учение Мани, в отличие от них, расцвело тогда, когда христианство уже сформировалось и окрепло — а потому травматичное соперничество с манихейством оставило по себе особенно горькую память. Добрую тысячу лет всех новых еретиков — от монофизитов до протестантов — пытались поймать именно на «манихейских заблуждениях», превратившихся в ярлык для обозначения особенно зловредных лжеучений.
«…Попал я в среду людей, горделиво бредящих, слишком преданных плоти и болтливых. Речи их были сетями дьявольскими, птичьим клеем, состряпанным из смеси слогов, составляющих имена: Твое, Господа Иисуса Христа и Параклета, Утешителя нашего, Духа Святого». Так в «Исповеди» Августина начинается пространное и, как и вся книга, пылкое описание девятилетнего периода, когда будущий отец церкви разделял учение манихеев. Что они были «слишком преданы плоти» — это, пожалуй, не совсем точно, и последователи Мани наверняка были бы такой формулировкой оскорблены в лучших чувствах, но это же риторика, причем субъективно окрашенная. Вот и манихейская «болтливость» тоже была совсем не базарного толка — просто не нашлось у Августина другого слова, чтобы обозначить поток загадочных интуиций, образов, аллегорий, который обрушился на него, 19-летнего. И обрушился ровно в тот момент, когда сам он взялся было за Писание — и был крайне разочарован: «Моя кичливость не мирилась с его простотой; мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние и, надутый спесью, казался себе взрослым».
Автор «Исповеди» пишет о событиях 370-х годов; манихейству как таковому к этому времени уже 100 лет — и его повсеместное присутствие в самых разных частях империи (в основном на востоке, правда) никого не удивляет. Чему удивляться, если, согласно Аммиану Марцеллину, в самом начале IV века сам Константин Великий, изучая положение религиозных дел в государстве, заказал специальное исследование о манихеях — дескать, вдруг пригодятся.
Тот, кто основал это учение, родился, как говорят, в 216 году то ли в персидской, то ли в персидско-армянской семье, а рос на юге Междуречья. Из этих «обстоятельств места» выводят многое. Как гностики и неоплатоники особенно легко ассоциируются у нас с образом космополитичнейшей Александрии Египетской, так и колыбелью сверхновой религии со старыми корнями легче всего представить тогдашнюю Вавилонию, где все тоже было пестрым-пестро. Кое-как уцелевшие остатки халдейских культов, зороастризм и другие верования тогдашних господ — персов, иудейская диаспора, сохранившаяся еще со времен плена, христианство, на которое в далеком от имперских распрей Вавилоне смотрели с крайне своеобразной оптикой, да еще и отзвуки религиозных учений совсем уж дальней Азии.
Конечно, отчасти это самообман; да, манихейство — учение синкретическое, но мало ли синкретических учений возникло за последние семь веков античности безо всякой связи с Вавилоном. Но что учение Мани действительно почерпнуло многое у всех этих разнообразных религий — это факт, как и то, что оно изначально обладало невероятной способностью так адаптироваться к самому разному религиозному окружению, чтобы подчеркивать свою притягательность.
При поверхностном знакомстве трудно удержаться от ощущения, что это просто еще одно гностическое учение. Всевышний «Отец Света» производит из себя сложную иерархию эманаций — богов и ангелов; в соприкосновении этой вереницы с материей возникает изощреннейшее здание Вселенной — с многочисленными ярусами небес, архонтами, планетарными духами и так далее. Как водится, в материальном бытии человека ничего особенно хорошего нет, и когда на заключительном этапе космогонической эпопеи на сцену выходят Адам и Ева, то происходит это по злой, демонической воле — и только одно из истечений Отца Света, «Иисус-Сияние» сообщает прародителю тайное знание о пути спасения. После чего, собственно, начинается драма восхождения человечества к Свету.