В гостях у Майи Плисецкой
Впервые Сергей Николаевич увидел Майю Плисецкую на сцене Большого театра, в 1972 году, в роли Анны Карениной в одноименном балете. Годы спустя он стал не только преданным поклонником, но и знатоком творчества и биографом великой балерины. Мы попросили Сергея написать о музее-квартире Плисецкой, и, как всегда, у него получилась тонкая и захватывающая история из жизни.
На Тверскую, тогда улицу Горького, Майя Плисецкая с Родионом Щедриным переехали в 1963 году. Раньше они жили на Кутузовском проспекте. Но там квартирка совсем крохотная. Как шутила Майя, если разбежаться, можно было прямо с лестничной площадки прыгнуть на их брачное ложе.
Но ее тихая, молчаливая мама Ра (Рахиль) Мессерер, собрав все необходимые бумаги и резолюции, выхлопотала своей дочери, народной артистке, и зятю, перспективному композитору, квартиру на улице Горького в престижном доме Большого театра.
Об этом Майя Михайловна напишет в мемуарах. «Квартирный вопрос» — ключевой в биографии советских людей. «Прописка» — слово-обе рег и слово-проклятие. Без нее никуда!
Собственно, здесь они с Щедриным и прожили почти пятьдесят лет. Жизнь на чемоданах, на перекладных. Она не любила засиживаться на одном месте. Ее беспрерывно терзала мысль, что настоящая жизнь проходит где-то без нее. И свою квартиру на Горького воспринимала скорее как явку или некий перевалочный пункт.
Не было у нее никогда желания что-то там обустраивать, налаживать быт, скупать антиквариат, как это делали многие ее успешные коллеги. В доме должно быть удобно и чисто. За чистоту отвечала домработница Катя, суровая, неулыбчивая, большерукая русская женщина, которую Щедрин поселил вместе с ними, когда окончательно понял, что советский быт и Майя — понятия несовместимые. К счастью, это произошло сразу же, как только они начали жить вместе. Катя царствовала на кухне, а Майя в Большом театре. Это разделение труда было закреплено за обеими на долгие годы. И ни одна на территорию другой не смела покушаться. К тому же М. М. была в быту совсем не привередлива. Ела что давали — гречневая каша, селедка, котлеты… Аппетит у нее всегда, как она любила говорить, зверский. Но усилием воли старалась себя ограничивать. «Сижу не жрамши» — это ее подлинная фраза, попавшая в изысканный поэтический «портрет», сочиненный Андреем Вознесенским. Уже в Германии, куда они переехали в конце 80-х, она научилась солить огурцы. Но это скорее от скуки. Готовить она никогда не любила и не умела.
Еще она не любила старые вещи. Только один раз, узнав, что кто-то из наследников балерины Екатерины Гельцер продает ее бриллиантовые серьги, решилась на дорогостоящую покупку. Хотя к «цацкам», как она называла драгоценности, была равнодушна.
«Ну разве можно в театр надевать бриллианты? У тебя их там обязательно украдут. Найми хоть десять охранников и поставь их у входа, результат будет один. Сколько всего у меня украли, не счесть. Да я и не пытаюсь. Один раз забыла дома снять любимое кольцо. Вечером спектакль. Думаю, нет, лучше все-таки сниму. Вдруг пораню в танце партнера. В тот момент срочно вызвали на сцену… Про кольцо забыла напрочь. Оттанцевала спектакль, возвращаюсь в гримерку. Где кольцо? Нет кольца. Сперли. Кто? Чего? Ну не устраивать же расследование в Большом театре. Сама виновата».