Энциклопедия
В печатной мастерской «Пиранези Lab» можно поработать с такой же бумагой, на которой рисовал Леонардо, делал гравюры Дюрер или Джованни Пиранези, мастер «бумажной архитектуры». Руководитель мастерской Алексей Веселовский сам — как книга — знает о печати все и знаниями делится
Фотоакварель, гуммиарабик, линогравюра, декельный край — то, о чем говорит Алексей, для неофита звучит как шифровка. Послание в бутылке, вдавленное в бумагу через плотный слой фетра. Мы в большом трехуровневом пространстве, здесь пахнет растворителями, краски стоят по цветам, много машин и везде бумага. Листы лежат на стеллажах, на выдвижных полках, готовые работы висят на стенах без стекла и рам. «Это современная тенденция — выставлять графику просто так: посмотрите, какая бумага, ее хочется трогать. Стекло убивает половину впечатления», — рассказывает Алексей.
«Первое училище я заканчивал по отделению промграфики, тогда не было слова «дизайнер». Долго занимался дизайном, потом меня унесло в полиграфию, у меня была своя фирма. И в какой‑то момент начал задумываться, зачем это все нужно: вся продукция, которую мы производим, живет, как штурмовой танк — 30 секунд боя и сгорел. На упаковку никто внимания не обращает, она сразу идет в помойку, газеты, журналы, листовки проживают чуть дольше. И мне стало странно множить сущности, которые никому не нужны. Захотелось делать вещи более осмысленные, более долгоиграющие. Не факт, что они будут храниться вечно, но есть шанс, что они останутся и их будут бережно рассматривать. Я продал свое дело и открыл «Пиранези Lab» — мастерскую художественной печати». Алексей показывает на просвет один лист за другим. Тонкие, как пергамент, невесомые, плотные, шершавые и мягкие, как ткань, грубые матовые поверхности и листы холеные, похожие на шелк, с сатиновым отливом. Серо-сажевые, карамельные, цвета сливок, желтовато-песочные, холодные белые и теплые белые.
«Целлюлозу добывают из дерева или из волокон растений: хлопок, конопля, рисовая солома. Древесная целлюлоза — коричневая по цвету и более короткая, более жесткая, менее пушистая. Чтобы ее отбелить, сделать эластичной и плотной, применяют специальную химию, хлоросодержащие компоненты. Такая бумага со временем окисляется, поэтому газета, которой больше 20 лет, хрупкая, а 100-летняя газета рассыпается в пыль.
Хлопковая целлюлоза белая, потому что сам хлопок белый, волокно хлопковое более длинное. Соответственно, из такой пульпы бумага получается белого цвета с натуральным оттенком, ее не нужно отбеливать. Бумага, на которой рисовал Леонардо, хлопковая — она до сих пор сохраняет свои физические свойства. Поэтому все художественные произведения делаются именно на хлопковой бумаге. Вот, например, лист — это итальянская фабрика, первая в Европе фабрика, основана в 1283 году. На похожей бумаге мог делать гравюры Дюрер.
Сейчас хлопковую бумагу делают из вторсырья, из тряпок, это экологично. Листы имеют так называемый декельный край — это край отлива, он неровный. И в печатной графике его положено сохранять, он живой, он говорит, что это правильная бумага.
Вот, например (поднимает лист к окну) индийские бумаги — они не очень хорошо выделаны, не очень однородные, жесткие. Здесь огрызки японской бумаги, это ручная работа, из волокна коры тутового дерева козо, очень плотная, сделана без клея. Чтобы древесное волокно привести в такое состояние, его варят, отбивают, чешут, чего только не делают. Это (берет следующий лист) «китаката»: с одной стороны гладкая, проклеенная квасцами и желатином. Вот, например, тоже всевозможные японские бумажки, тонированные в массе углем или сажей. А это «шу сюань» — китайская бумага, которую иногда называют рисовой (туда действительно добавляют волокна из рисовой соломы).
Они все под разные задачи, разных видов печати, разных способов изготовления.
С восточными бумагами довольно сложно работать, они дорогие, капризные, к ним надо приноровиться». Алексей берет металлическую пластину с еле заметным рисунком, тщательно втирает в нее краску, отвечает на вопросы за работой.
Печатник может быть художником?
Исторически печатная графика — это репродуцирование и воспроизведение объектов, например живописи. А современная печатная графика — это самостоятельное искусство, самостоятельный медиум, в котором художник не копирует, а производит. Но не все это понимают, часть художников к нам приходит, чтобы воспроизвести и растиражировать, а часть — за определенными инструментами. Интереснее, конечно, работать со вторыми.
А много таких — вторых?
Не много, но есть. Раньше всех графиков в обязательном порядке обучали печатным технологиям — линогравюре, литографии, шелкографии — это было must have. В Америке и Европе это является обязательной дисциплиной, ты не можешь стать мастером без этих знаний. Но у нас уровень образования довольно низкий. Ручной труд уходит — если 30 лет назад еще можно было найти гравера, который по рисунку или изображению возьмется награвировать форму для высокой печати, то сейчас таких людей я уже не знаю.
Вы ведь сами преподаете.
Да, преподаю в «Вышке» (Высшая школа экономики), в Школе дизайна, печатную графику. В этом году запустил курс магистратуры по печатной графике. Занимаются студенты здесь в мастерской, потому что в школе нет пока условий.
Русскую графику или иллюстрацию знают за границей?
В сентябре я ездил в Испанию на выставку печатной графики в городке Сантандер на Бискайском заливе — Атлантика, красота, осьминоги… Это одна из самых больших всемирных конференций: 500 человек — преподаватели, деканы, ректоры, ведущие школы. Плюс художники. И я один из России. Интерес к России большой — поднимаешь руку, говоришь, что ты русский, все внимание сразу к тебе. Но наши художники далеки от мирового табеля, даже классики. Авангард для них существует, да: Родченко, Малевич, Шагал. Но из современных никого.
Может быть, ваши ученики туда шагнут. Что они вам дают?
У них совершенно другой взгляд на мир, другой фокус, и то, на что я обращаю внимание, они не замечают, и наоборот. Новые ощущения, новый способ восприятия. Когда я смотрю на работы своих учеников, это тоже школа. Вот они тебе выкладывают листы, и ты должен что‑то сказать. Иногда это так плохо, что сказать нечего, а бывает так хорошо, что думаешь: как же сформулировать так, чтобы человек не зазнался и не остановился на этом.