Мат: посмотрим в корень
Сотни лет в русском языке существовали жёсткие ограничения на использование ненормативной лексики — мата. Но в последние десятилетия мы могли наблюдать, как из словосочетания «ненормативная лексика» постепенно исчезала приставка «не». О том, как это происходило и что придёт на смену старым языковым запретам, рассказывает доктор филологических наук Максим Кронгауз, автор научно-популярных бестселлеров «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель Олбанского». Беседу ведёт Светлана Гурьянова.
Случилось самое страшное: мы теряем наше национальное достояние, наш русский мат. Из книги «Русский язык на грани нервного срыва» М. А. Кронгауза
— Максим Анисимович, вправе ли мы говорить о том, что сфера употребления мата сейчас уже не так строго ограничена, как раньше?
— Тема мата делит любую аудиторию, где мне приходится выступать, как, впрочем, и всё наше общество, на две части — на тех, кто рад употреблению мата (это для них равносильно ощущению свободы), и тех, кто по-прежнему относится к этой лексике крайне негативно. Понятно, что мат столетиями использовался в русском языке, но всё-таки существовали довольно жёсткие «заборы»: в публичной речи мат был категорически невозможен, в городской образованной среде он использовался с большими ограничениями, и, конечно, общение взрослых с детьми исключало обсценную лексику... А потом мат вырвался из своего «загончика». Часть общества восприняла свободу как отказ от всех правил, в том числе от правил-запретов, и мат стали использовать там, где он раньше был запрещён. В частности, мат появился в газетах, как художественный приём стал активно использоваться в театре — к примеру, в знаменитом спектакле Василия Сигарева «Пластилин». Кино, а потом и телевидение тоже допустили употребление мата. Приходится признать, что 90-е годы стали в этом смысле временем перелома.
— И как вы к этому относитесь?
— Я рос в семье, где использование мата было невозможно, и, соответственно, воспитание наложило отпечаток на моё восприятие. Но я жил эти тридцать лет в России, так что мои уши к мату тоже привыкли. Однако мне неприятно, когда в моё пространство, иду ли я по университетскому коридору или сижу в кафе, врывается мат — хоть и без всякой дополнительной идеи меня оскорбить. Я всё равно воспринимаю мат как выражение агрессии.
— Можно ли кратко объяснить, в чём специфика мата?
— Матерные корни изначально относятся к одной тематической области: они связаны с половыми признаками или половым процессом. Случайность или произвольность их выбора очевидна, потому что мы можем легко назвать какие-то синонимичные слова, которые никоим образом не запрещены — не табуированы. Но именно определённые корни находятся в нашей культуре под некоторым запретом: нельзя в принципе произносить соответствующие звуки, даже если ты, например, просто цитируешь эти слова или разбираешь как лингвистический пример.
Говоря о специфике мата, важно уточнить, в каком аспекте мы рассматриваем эти слова: в синхронном, имея в виду их функционирование сейчас, или в диахронном, то есть историческом. В синхронном аспекте их особенность состоит в том, что запрет распространяется на произнесение матерных корней во всех словах, даже в тех, которые имеют другое значение, находящееся вне половой сферы. А в диахронном аспекте очевидно, что речь идёт прежде всего о запрете культурном, запрете на темы разговора. Тема половых отношений, половых признаков в русской культуре долгое время — пожалуй, вплоть до последних десятилетий — была под строгим запретом. И этот культурный, тематический запрет и предопределил запрет лексический.
Если мы посмотрим на какие-то синонимы и квазисинонимы, то до последнего времени они в русском языке были довольно специфичны. Существуют медицинские термины, но они тоже довольно неловкие, и в советское время их практически не произносили. Знаменитый мем «в СССР секса нет», по сути, именно о невозможности нейтрального разговора о сексе, потому что сам-то секс, конечно, был. Но разговор о нём возможен был только низкий, поэтому и существует довольно большое количество бранных слов, связанных с этой темой, такова специфика этой области. Интересно, что и здесь рождаются мифы — например, о том, что матерные — это заимствованные слова. Но современные исследования показывают, что все они славянского происхождения, то есть исконные.
Или вот другой миф — что матерных корней всего четыре. Решение Роскомнадзора объявить запретными четыре слова, конечно, интересное, но в русском языке матерных корней явно больше. Даже если мы говорим о распространённых, частотных корнях, то их, в общем, пять. Но есть ещё редкие, тоже очень интересные слова, которые активно обсуждаются лингвистами. Какие-то из них уже забыты, а какие-то даже не опознаются как мат. Так что у матерной лексики нет строгих границ.
От лингвистов часто требуют самых решительных мер против брани, вплоть до полного запрета. Увы, брань запретить нельзя. Она есть во всех языках и, значит, для чего-то человеку нужна, ну хотя бы для выражения негативных эмоций. «Русский язык на грани нервного срыва».
— И ведь эти границы размываются ещё и за счёт «приличных» слов-эвфемизмов?
— Да, ещё одна интересная проблема, связанная с матом, — проблема эвфемизации как процесса и су´дьбы эвфемизмов. Некоторые из них входят в русский язык и даже перестают ощущаться как эвфемизмы.
Я могу привести два примера. Первый — слово «фиг» («послать кого-то на фиг»). Это эвфемизм матерного слова, тоже трёхбуквенного, и сейчас он вполне употребим. Мой отец на него реагировал очень болезненно, а вот моё поколение уже использовало его свободно: я его употреблял, не имея в виду, что оно связано с матерной формой. То есть оно как бы оторвалось от исходника.
На наших глазах примерно то же самое произошло со словом «блин», которое являлось эвфемизмом похожего по звучанию матерного слова, но сегодня «блин» употребляют все, не связывая с матерным аналогом. Теперь это скорее маркер «свойскости».
А некоторые из эвфемизмов, наоборот, сами приобретают ограничения, то есть фактически приближаются к матерной группе: в частности, замена того же трёхбуквенного матерного слова с помощью названия буквы Х в старославянском языке. Оно воспринимается как табуированное, хотя прямого запрета на употребление этого слова и однокоренных слов нет. Например, мой учитель Андрей Анатольевич Зализняк любил иногда шокировать аудиторию, произнося глагол «похерить».
— То есть «зачеркнуть крест-накрест»?
— Да, зачеркнуть буквой Х. Этот глагол не табуирован, а ведь основное свойство матерных корней в том, что их нельзя произносить во всех словах.
Впрочем, тот же эвфемизм, о котором я только что говорил, сегодня употребляется гораздо легче в речи молодых людей. Он будто бы тоже вышел из табуированной «зоны бедствия» и используется примерно так же, как другой эвфемизм — слово «хрен». Он сначала, в течение нескольких веков, табуировался, но, похоже, нынешняя эпоха его растабуирует.