Дом спасителей Отечества
После войны 1812 года историк Иван Снегирев вспоминал, что жители с берегов Темзы, Сены и Рейна с некоторым подобострастием останавливались перед домом графа Ростопчина в Москве и указывая на него, говорили: «Здесь жил тот, кто сжег Москву, уступленную Наполеону...»
Дом московского генерал-губернатора Федора Васильевича Ростопчина, о котором идет речь, с флигелями, надворными постройками и роскошным фасадом в стиле нарышкинского барокко, находится в самом центре Первопрестольной, на улице Большая Лубянка. Прошлое этой великолепной усадьбы связано со многими известными именами и важнейшими событиями. В этих стенах вершилась история не только в Отечественную войну 1812 года, но и двумя веками ранее.
Четыреста лет назад усадьба была построена по заказу московского князя Дмитрия Михайловича Пожарского — каменные палаты первой половины XVII века сохранились в подвальной части особняка. Русь тогда переживала лихие времена: державы нет, Москва под властью поляков, в Кремле — польско-литовский гарнизон, первое земское ополчение более года стоит под стенами города, но вернуть его не может. Казалось, никому не под силу обуздать страшную смуту, грозившую гибелью русскому государству. Однако такие люди нашлись, и одним из них был торговец мясом из Нижнего Новгорода Кузьма Минин.
«Православные люди, похотим помочь Московскому государству, — обратился он к нижегородцам на всенародной сходке на центральной площади, — не пожалеем животов наших, да не токма животов — дворы свои продадим, жен, детей заложим и будем бить челом, чтоб кто-нибудь стал у нас начальником». Стали думать: кого избрать в предводители, кто в ратном деле искусен и не замечен в измене. Остановились на стольнике князе Дмитрии Михайловиче Пожарском — тот лечился тогда от ран в своем нижегородском имении.
Пожарский приобрел в народе известность как талантливый и храбрый воевода, но подлинная слава к нему пришла в 1611 году, после героического сражения в Москве, которое он дал подле своего дома на Большой Лубянке. Его отряд перегородил улицу баррикадами от ворот княжеской усадьбы до самой церкви Введения в Псковичах (на ее месте теперь автостоянка) и дал жестокий бой полякам. В этом бою князь был тяжело ранен: «...изнемогша от великих ран паде на землю, и взем его повезоша из города вон к Живоначальныя Троице в Сергиев монастырь».
Через год после этих событий под знамена Пожарского и Минина собралось уже более 10 000 служилых поместных людей, до 3000 казаков, более 1000 стрельцов и множество «даточных людей» — ратников из крестьян. С чудотворной иконой Казанской Божией Матери Нижегородское ополчение сумело четвертого ноября (по новому стилю) 1612 года взять штурмом Китай-город. Через несколько дней сдались остатки польского гарнизона, находившиеся в Кремле.
После воцарения Михаила Романова Пожарский продолжал проживать с семьей на Лубянке, до конца жизни оставаясь доверенным лицом царя. После кончины князя имение было разделено между вдовой и сыновьями, а затем перешло Голицыным и Нарышкиным.
Во времена царствования Анны Иоанновны в усадьбе на Лубянке располагался Монетный двор, при Елизавете Петровне — камер-коллегия, заведующая казной, При Павле I — резиденция турецкого посла. В разное время усадьбой владели Долгорукие, Хованские, Волконские, Прозоровские.
Несмотря на блестящий ряд фамилий, за особняком долго удерживалось название Дом Ростопчина. В 1811 году, когда генерал Ростопчин приобрел собственность на Большой Лубянке, он жил в Москве на положении отставного вельможи. В прошлом осталась служба в Петербурге при дворе Екатерины II, а затем Павла I, при котором он фантастически возвысился и разбогател: занимал должности кабинет-министра по иностранным делам, члена Императорского совета, получил генеральский чин, титул графа Российской империи, много земель и крестьян. Но в последний год павловского царствования Ростопчин попал в опалу — и оказался в Москве.
В среде местного барства, представляющей собой галерею замечательных личностей, оригиналов и чудаков, граф Федор Васильевич Ростопчин занимал одно из первых мест. Современник писал, что он «был из тех умных людей, которые умеют сказать что-нибудь интересное даже и о погоде», к тому же имел славу светского остроумца. Шутки и ядовитые характеристики, на которые Ростопчин не скупился в письмах и частных беседах, запоминали и охотно цитировали. Остроумным злословием он блистал и в салонах. В беседе имел привычку нюхать щепотку табака, особенно перед каламбуром. Французов ненавидел и ругал их на чистом французском языке. Отечественные галломаны боялись его как огня...
В обществе отношение к Ростопчину было неоднозначным: одни считали его фанфароном и крикливым балагуром, другие сравнивали с древнеримским героем, который играл во время французского нашествия роль спасителя отечества. Не любивший Ростопчина князь Вяземский уверял, что тот был человеком страстным и самовластным и «часто бывал необуздан в увлечениях и действиях своих». Впрочем добавлял, что «духом, доблестями и предубеждениями был от того закала, из которого могут в данную минуту явиться Пожарские и Минины...»
Парадоксально, но самый нелицеприятный отзыв о Ростопчине оставил... сам Ростопчин. В записках «Я сам без прикрас» сообщал: «Я родился, не ведая зачем... Меня учили всевозможным языкам и вещам. Будучи нахалом и шарлатаном, мне иногда удавалось прослыть за ученого.. . Я был упрям, как мул, капризен, как кокетка, весел, как ребенок, ленив, как сурок, деятелен, как Бонапарт...» С новым императором Ростопчин общего языка не нашел. Граф был убежден, что уступки и договоры не спасут Россию от войны с Наполеоном — тот не задумываясь нарушит их в удобный для него момент. И не ошибся. В мае 1812 года Наполеон публично заявил: «Я иду в Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира. . .» По странному стечению обстоятельств именно в это время русский император решил приблизить к себе Ростопчина, произвести его в генералы от инфантерии и назначить военным губернатором Москвы. Получив должность, Федор Васильевич попросил государя назначить ему самое высокое жалованье, чтобы затем отказаться от него, дабы произвести на москвичей неизгладимое впечатление.
С началом войны граф Ростопчин развернул в Москве кипучую деятельность: содействовал набору и снаряжению 80 000 ополченцев, принуждал дворян и купечество к пожертвованиям. Занимался эвакуацией казенного имущества и принадлежащих казне сокровищ. Вел активную антифранцузскую пропаганду, выпуская свои «афишки», живо и легко написанные простонародным языком.
Его роскошный дом на Лубянке, как и дача в Сокольниках, превратился в штаб, куда доставлялись депеши, стекались известия о военных действиях, а потом расходились по всей Москве. Дом постоянно был полон людьми: офицерами, следующими в армию или из армии, адъютантами, курьерами, чиновниками. Сам же Ростопчин, сменив генеральский мундир на ополченский кафтан, пребывал на службе круглые сутки.
Ему приходилось решать непростые вопросы обеспечения населения продовольствием и сохранения порядка в городе. До самого входа французов в Москву он не допустил ни грабежей, ни беспорядков, отдав распоряжение о закрытии питейных домов и запрещении продажи вина.