Вечное перо
Мне ли не выделять этот месяц из всех прочих? Еще бы! В этот предвесенний месяц родился я. И родился в один день с самой, может быть, главной, хотя и позорно задвинутой за шкаф датой отечественной истории — отменой крепостного права. А еще февраль, стоит ему начаться, немедленно напоминает нам о существовании такого важного явления материальной культуры, как чернила.
Виноват тут не Пастернак. То есть чуть-чуть он все же виноват — никто не просил его сочинять то самое стихотворение про «достать и плакать», с которого всегда почему‑то начинались сборники его стихотворений и поэм. Первого февраля нервному человеку вроде меня лучше даже и не заглядывать в социальные сети. Строчку про «чернила» не процитирует только самый ленивый. Однажды я, рефлексируя на этот неизбежный чернильный ливень, написал — разумеется, в том же самом четырехстопном ямбе — что‑то вроде того, что «чернила нынче хрен достанешь». Я, честно говоря, очень давно не пытался где-либо достать чернил. Да и зачем — плакать можно и безо всяких чернил, а для прочих нужд они вроде как ни к чему. Но как забыть о них! Никак. И не столько даже о них самих, сколько о побочном, но столь ярком продукте их жизнедеятельности.
Кляксы! Они были повсюду. На указательном пальце правой руки. На серых форменных штанах. На парте. На тетрадных листках — за это снижались оценки. Кляксами были густо покрыты столы в почтовых отделениях, в читальных залах, в кабинете врача и начальника ЖЭКа. Какая же жизнь без клякс? Без них — никуда. Клякса — хоть и бесформенный, хоть и бесконечно досадный, но безусловно надежный и убедительный символ Великой Чернильной эпохи. Эпоха ушла, но оставила след в виде роковых нестираемых клякс. Клякс нашей неугомонной памяти. Эта память иногда во всей своей красе пробуждается в самых неожиданных обстоятельствах.
Однажды на одном из блошиных рынков Берлина я наткнулся на предмет, который неправильно назвать «знакомым», а правильнее назвать «родным». Это была круглая деревянная ручка с вставленным в нее перышком. Ручка, выкрашенная в красный цвет. Она имела совершенно новый вид — как будто только что со склада, как будто бы не прошло несколько эпох. Ручка из нашего школьного советского детства. Я взял ее в руки. Навсегда, казалось бы, ушедшая в небытие мускульная память немедленно встрепенулась, а за ней проснулась и вся неизбывная школьная тоска. И перышки «солдатики», коварно и мстительно царапавшие