«Этюды о Галилее». История становления ключевых научных идей Нового времени
На становление науки повлияли не только открытия, но и ошибки людей, стоявших у ее истоков в эпоху Возрождения и Новое время. Одним из них был Галилео Галилей, во многом заложивший начала экспериментальной физики. В книге «Этюды о Галилее» (издательство «НЛО»), переведенной на русский Наирой Кочинян, французский философ и историк науки Александр Койре рассказывает о рождении классической науки и становлении идей Нового времени, которые сменили антично-средневековые представления об устройстве мира, а также закономерностях физических явлений. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным закону инерции и особой роли Декарта, который смог придать ему «ясную и отчетливую» форму.
Важнейшая заслуга Декарта как физика, несомненно, состоит в том, что он придал закону инерции «ясную и отчетливую» форму, отведя ему должное место.
Вероятно, можно было бы возразить, что в то время, когда это произошло, в год издания «Первоначал философии» — через двенадцать лет после «Диалога», шестью годами позже «Бесед и математических доказательств…» Галилея — это не было ни особенно похвальным, ни трудноисполнимым достижением. Действительно, в 1644 году закон инерции более не представлял собой совершенно новую или неслыханную идею: совсем наоборот, благодаря трудам и сочинениям Гассенди, Торричелли и Кавальери он приобрел статус общепризнанной истины. Можно, кроме того, прибавить, что, если сам Галилей не сформулировал эту идею expressis verbis1 или по крайней мере не представил ее в качестве фундаментального закона движения, его физика была настолько пронизана этой идеей, что даже Балиани2 (чей интеллект ни в коем случае нельзя сопоставить с интеллектом его учителя) сумел ее оттуда вывести.
1С полной ясностью (лат.)
2Джованни Баттиста Балиани — ученик Галилея. — Примеч. пер
Можно было бы сослаться на суждение Ньютона, который целиком приписывал заслугу первооткрывателя Галилею, обходя Декарта молчанием; и если бы мы, отстаивая права последнего, указали бы на тот факт, что Декарт сформулировал закон инерции еще в своем трактате «Мир», то на это, в конце концов, можно было бы ответить тем, что, как было показано нами, принципом сохранения движения мы обязаны скорее Бекману, нежели Декарту.
Все это, конечно же, совершенно справедливо, и мы отнюдь не хотели бы хоть сколь-либо преуменьшить заслуги всех тех, кто, помимо Декарта и Галилея, внес свой вклад в основание классической науки. Еще меньше мы желаем сколь-либо преуменьшить роль и заслугу Галилея, как далее будет ясно — совсем наоборот3. И однако, когда после текстов Галилея, написанных с тонкой сдержанностью и нерешительностью, после запутанных объяснений Гассенди, после формул Торричелли, представленных с замечательной точностью, хоть и с совершенно математической сухостью, нам встречаются лапидарные высказывания Декарта, казалось бы, невозможно не согласиться с тем, что произошел решительный прогресс в сознании и в ясности мышления — до такой степени, что для того, чтобы охарактеризовать отношение Галилея и Декарта, можно было бы, mutatis mutandis4, применить знаменитую фразу Паскаля о различии, существующем между
словами, написанными случайно, без более длительных и обширных размышлений, — и мыслью, нашедшей в этих словах замечательный ряд вытекающих из них следствий, дающей различение природы материальной и природы духовной и делающей эти слова прочным и всею физикой поддерживаемым принципом…