Дмитрий Лысенков. Живой, блестящий, неоднозначный
Современные актеры как перелетные птицы. Быть приписанным к какому-то одному, пусть даже трижды академическому театру давно считается чем-то вроде пережитка прошлого. Но переезд в Москву бывшего премьера Александринского театра Дмитрия Лысенкова стал своего рода театральной сенсацией. Слишком прочно он был связан со своим городом, слишком долго являлся одним из лучших актеров петербургской сцены. О своей новой роли в спектакле Театра Наций «Живой Т.», о работе с Константином Богомоловым над спектаклем «Преступление и наказание» по роману Достоевского и о том, почему ему все-таки пришлось уехать из родного города, актер рассказал главному редактору проекта «Сноб» Сергею Николаевичу.
Год назад актер Дмитрий Лысенков собрался окончательно перебраться в Москву. Но помешал локдаун. Пришлось возвращаться в родной Петербург, поскольку все московские театры были закрыты, съемки приостановлены, а проекты заморожены на неопределенное время. Дмитрий вместе с семьей перебрался на дачу, где погрузился в чтение «Обломова» и невеселые размышления о том, что делать дальше. Кажется, это был первый его длительный отпуск за много-много лет…
Вообще переезд из Петербурга в Москву — классический сюжет во всех больших театральных биографиях. Теперь кажется даже странным, если по каким-то причинам этот сюжет не состоялся. Значит, не очень было надо или не очень хотелось. У Георгия Александровича Товстоногова, великого театрального диктатора и главного режиссера БДТ, именно для таких случаев была специально заготовлена эффектная мизансцена. Если разговор о возможностях его переезда в столицу происходил у него дома на Петровской набережной, он подходил к окну, отдергивал штору — и взору всех открывался умопомрачительно прекрасный вид на Неву. «Ну как от этого можно уехать по своей воле?» — спрашивал Товстоногов с гордой интонацией триумфатора. В этот момент все вопросы как-то сами собой отпадали.
Не знаю, какой вид открывается из окон петербургской квартиры Дмитрия Лысенкова и что так долго его удерживало от переезда в Москву. Но могу засвидетельствовать, что в течение последних почти пятнадцати лет я регулярно слышу его имя от местных театралов: «Вы видели Лысенкова в “Ревизоре”?», «Обязательно сходите на Лысенкова в “Гамлете”», «Лысенков — Петруччо в “Строптивой” — это что-то!» Каждая его роль — событие. На каждый спектакль с его участием — аншлаг. При внешности, очевидно далекой от классических канонов, все главные роли классического репертуара его. Впечатлял и список режиссеров, с которыми он успел поработать: Бутусов, Фокин, Рыжаков, Коршуновас, Богомолов…
Наверное, тут есть свой секрет, своя тайна. Кого бы Лысенков ни играл, он всегда появляется как «бог из машины» или «черт из табакерки». Есть такие актеры. Они искрят на сцене, как бикфордовы шнуры. От их энергии бьет током. Лысенкову достаточно один только раз возникнуть в облаке дыма, сказать свое коронное Call me, baby, как он это делал, изображая всемогущего Джинна в спектакле «Аладдин», чтобы отдышливо-неспешное действо в Театре музыкальной комедии приобрело бродвейский шик и ритм. Как это у него получается, непонятно. Но это так!
По вкусу к острой характерности и врожденной склонности к гротеску Лысенков — актер скорее мейерхольдовской школы. Среди его театральных предшественников легко представить и Эраста Гарина, и Игоря Ильинского, и Сергея Мартинсона. Веселая эксцентрика у него в крови. При этом Лысенков, если потребуется, готов целиком раствориться в режиссерском замысле. Как, например, в спектакле Константина Богомолова «Преступление и наказание», где у него роль Раскольникова. По богомоловской версии это бесцветная, стертая и злая заурядность, чьи наполеоновские претензии и амбиции сводятся к банальной уголовщине. Лысенков, кажется, может сыграть все, кроме заурядности. И тем не менее в «Преступлении» он ее героически играет, ни на шаг не отступая от концепции режиссера.
— Про Богомолова часто говорят, что он провокатор, — размышляет Дмитрий Лысенков. — Считается, что классику он всегда выворачивает наизнанку. Может, это и справедливо, когда речь идет об «Идеальном муже», где от Оскара Уайльда осталось одно название, но не в случае с Достоевским. У Богомолова был очень подробный, кропотливый разбор именно текста, психологии, отношений героев. В «Преступлении» мы не навязываем себя и свою позицию. Все спектакли Богомолова — это тест на эстетический и моральный иммунитет общества, проявляющий в зрителях то, что было до поры до времени в них глубоко спрятано, скрыто. Почему на его спектакле «Слава» в БДТ и начинают одни люди рыдать и неистово аплодировать при имени Сталина, а другие смотрят на этих плачущих и хлопающих с осуждением и даже ужасом. Лично для меня самое страшное на той же «Славе» происходит не на сцене, а именно в зрительном зале. Ты вдруг начинаешь понимать, в каком сложном, многополярном мире мы живем. И достигается это очень простыми театральными средствами только за счет энергии режиссерской мысли. Вот чего не хватает современному театру и чем берет Константин Богомолов в своих лучших