От склада к вектору: эволюция гуманитарного знания
Гуманитарное знание возникает в древней Александрии, в эллинистическую эпоху, и возникает как система отбора текстов, предназначенных для продуманной, гладкой, вполне отборной интерпретации. Как заметил Д. Хеллер-Розен1, это было не только распространение, но и руинирование прежней традиции, политической и социальной. Гомер для греков был аргументом и в политических спорах: можно было процитировать Гомера, чтобы доказать преимущество своего города-государства над другим. Кто хранил тексты, тот хранил и политические аргументы, обладание списком и было обладанием политическим ресурсом, не менее мощным, чем в наши дни – киностудия.
В Александрии политики в прежнем виде уже не было. Александрия для множества ее почитателей в ХХ веке, от К. Кавафиса и Михаила Кузмина до Лоренса Даррелла – город чистого переживания времени, где прежние конфликты отходят в неизведанную даль, уступая место близости людей и фатуму истории. Создать вычитанный экземпляр Гомера в древней Александрии означало показать, что теперь все аргументы находятся у филологов, – точнее, у филологии, грамматики, как системы, автоматически решающей, какой аргумент будет сильным, а какой – слабым. В наши дни кинематограф перешел на стриминговые платформы. Представим, что этими платформами будет еще распоряжаться искусственный интеллект, редактирующий фильмы и выдающий те серии и эпизоды, которые считает нужным, – вот что такое александрийская филология не в техническом, а политическом смысле.
Эволюция гуманитарного знания поэтому всегда сдерживалась этим первым руинированием. Например, составление словарей требует огромных усилий, но отбор и интерпретация слов даже у самого смелого лексикографа хотя бы немного следует первичному аргументу о достаточности привычных употреблений для понимания значения слова. «Лексикография Лобачевского», в которой в качестве основных значений слов будут взяты ситуативные, поэтические или обусловленные какими-то убеждениями, пока невозможна – даже составляя словарь писателя, лексикограф опирается не на головокружительные употребления и смыслы, а на понятные значения. Когда Толстой пишет в «Войне и мире», скажем, «с светлым выражением плоского лица», то «светлый» значит чтото вроде «торжественный», а «плоский» – не имеющий своих характеристик, угождающий другим, угодничающий. Но скорее в словаре «светлый» будет синонимом «радостный», сообщая нам про субъективное настроение, а «плоский» – синонимом слов «простой» или «равнодушный». Толстой создавал уже прозу в пространстве Лобачевского, отрывающуюся от себя в сторону безумия на каждом слове, а толковать ее принято, как будто это просто проза и всё, как мы ее знаем и иначе знать не хотим.
Прогресс в гуманитарных науках есть, если мы говорим о создании новых критических наук. Достаточно было Вальтера Беньямина, чтобы возникла теория медиа, или Джейн Джекобс, чтобы появилась критическая урбанис-тика, или Ролана Барта, чтобы утвердилось постструктуралистское исследование культуры. Но при этом все эти явления локальны: Беньямин мог быть только в Берлине, где после поражения в войне нет ничего, кроме типографий и кабаре, Джекобс могла быть только в Нью-Йорке, где после ряда управленческих кризисов не осталось ничего, кроме городского планирования и минимального поддержания рациональности городской машины. И вот из-под пишущей машинки Беньямина выходит теория, в которой медиа движут историю, а из-под компьютера Джекобс – теория, в которой города, а не деревня, кормят человечество. Барт сформулировал свои мысли после того, как оказалось, что никаких других тем у французских филологов, кроме мелких и частных, не осталось. Одним словом, прогресс в гуманитарных науках начинается там, где и сами эти науки, и их предмет висит на волоске. Но то, что сделали такие гуманитарии, сопоставимо с учреждением новых порядков жизни людей вместе.
Конечно, в социальных науках и философии ХХ века работает иногда другая модель, которую можно назвать продюсированием. Так, Алек-сандр Кожев был продюсером гегельянства и вообще немецкого идеализма во Франции, а Тэлкотт Парсонс – продюсером социологии Макса Вебера в США. Такие посредники помогают изложить основные положения так, что они становятся продуктивными для дисциплины, которая уже теперь не немецкая или русская, а всемирная. Например, учение Макса Вебера воспринималось бы публикой как сложные построения в немецком духе, если бы не та главная идея, которую молодой Парсонс изложил доходчиво: множественность способов самореализации в социальном мире – под словами «действие», «власть» или «принцип» могут скрываться разные реальности в зависимости от того, насколько деятельно человек хочет изменить мир. Стало возможно описывать, например, Троцкого как власть и Рузвельта как власть, и выяснять, почему первая власть оказалась в эмиграции, а вторая – хорошо функционировала по конституции.