Евгений Стеблов: «Моя проба вышла настолько удачной, что когда Данелия ее увидел, то сразу сказал: «Где этот парень?»
«Когда предлагают негодяев, отказываюсь даже за очень хорошие деньги, потому что не могу огорчать своего зрителя. По амплуа я не герой-любовник, тем не менее знаю, многие меня любят. Отрицательный персонаж для меня просто экзерсис, а для них это будет разочарованием...»
Евгений Юрьевич, в этом году у вас кинематографический юбилей. Шестьдесят лет назад вы впервые вышли на съемочную площадку. Помните, как это было?
— Конечно. Мой первый съемочный день проходил на Приморском бульваре в Одессе. Я играл эпизод в фильме «Первый троллейбус» вместе с Савелием Крамаровым и Мишей Кононовым. С Мишей потом работал в фильме «До свидания, мальчики». С Савой у нас возникли очень хорошие отношения, продолжавшиеся много лет.
После съемки он предложил вечером сходить в гостиницу «Лондонская». Там находился самый шикарный ресторан в Одессе, куда невозможно было попасть. Сава придумал, как это сделать: «Я буду болгарин, а ты мой переводчик» И мы прошли, даже двух девчонок склеили, правда, они оказались профессионалками и сбежали после ужина.
Из Одессы Крамаров уехал на день раньше. Ко мне перед отъездом подошел директор картины: «Савелий забыл паспорт на студии. Не могли бы вы захватить его и передать в Москве? Я посмотрел по прописке, вы рядом живете». А мне жалко, что ли? Взял паспорт, в Москве позвонил Саве и пришел к нему в коммуналку. Он малость прифарцовывал в то время и в качестве благодарности стал впихивать мне модные импортные носки, от которых я отказался. С тех пор мы стали общаться.
Несколько лет спустя вместе снялись в телевизионном музыкальном ревю «Похищение» в Киеве. Один раз жили вместе в двухместном люксе. А у меня была подружка Галя, с которой у нас как-то быстро все сладилось. Я поделился этим с Крамаровым. Возможно, повел себя не очень деликатно, и он меня пристыдил: «Зачем ты так?» Сава был очень трогательным человеком. В кино играл довольно странных персонажей, но эта маска совершенно не соответствовала его натуре.
— Крамаров был самородком без актерского образования?
— В юности он, кажется, занимался в театральной студии при Центральном доме работников искусств, но окончил Московский лесотехнический институт и некоторое время работал инженером. Потом стал сниматься на учебной студии ВГИКа и потихоньку вошел в большое кино. Сава был старше меня на 11 лет, но так как у него не было актерского диплома, а я окончил Щукинское, он уважительно называл меня «мастер». Когда снимались в «Похищении», он спрашивал:
— Мастер, ну, как я?
— Жмешь — в смысле, наигрываешь.
— Мастер, ну вы выступаете в легком весе, а мы в жиме.
Однажды Крамаров пришел ко мне в гости. Родители мои пригласили его отобедать. За столом мама спросила:
— Савелий, вы в штате так нигде и не работаете?
— Не работаю.
— А как же поступаете, когда деньги заканчиваются?
— Беру чемодан и еду за деньгами.
Так и было. Зрители Крамарова обожали и с удовольствием ходили на концерты с его участием.
Когда в ГИТИСе открылся заочный факультет для артистов, не имевших высшего образования, я посоветовал Саве туда поступить. Он последовал моему совету и получил диплом, был принят в штат киностудии «Мосфильм» и Театра-студии киноактера и даже звание получил. Как-то встретились около «Мосфильма»:
— Сава, как жизнь-то?
— Старик, в «Лужниках» выхожу как фюрер. Мой народ!
Крамаров жил замечательно. Коллекционировал антиквариат и бедным никогда не был, много работал и получал достаточно. Но однажды решил эмигрировать. Видимо, потому что был иудеем по вероисповеданию и хотел следовать своей вере.
— Может, на это его друг подбил — Олег Видов, мечтавший уехать?
— Все может быть. Видова я тоже знал, он снимался в эпизоде «Я шагаю по Москве». На съемке мы и познакомились. Дело было в конце недели, и Олег спросил:
— Ты что в выходные делаешь?
— На дачу поеду.
— А можно с тобой?
— Да, можно.
Он прожил у нас неделю. Олег был достаточно авантюрным человеком. Мы с ним неплохо проводили время, ходили в лес, на речку. Видов, помню, говорил: «Я себе все через женщин сделаю». Они его очень любили. Олег знал свои сильные стороны и понимал, как построить карьеру. Это не лишало его обаяния и искренности, он не был каким-то бездушным карьеристом или альфонсом.
— В легендарную картину «Я шагаю по Москве» вы ведь попали практически случайно?
— Однажды пришел на «Мосфильм» со своим однокурсником Витей Зозулиным — послоняться по студии, чтобы обратить на себя внимание. Послоняться мы не успели, потому что встретили знакомого с вечернего отделения, посоветовавшего зайти в группу «Я шагаю по Москве»: «Это в производственном корпусе на четвертом этаже, от лифта налево» Мы и зашли. К тому времени на роль Саши, которого я сыграл впоследствии, уже был утвержден артист, он даже был пострижен наголо.
Сначала с нами разговаривала ассистент режиссера по актерам Лика Авербах. Она нас направила к Георгию Николаевичу Данелии. Тот велел сделать Вите фотопробу, я его не заинтересовал. Как потом рассказывала Лика Ароновна, в группе за глаза ее звали Лика-заика: «Ты так жалобно смотрел, что я решила сделать фотопробу и тебе». В тот день я вытащил лотерейный билет моей судьбы, потому что проба в костюме жениха вышла настолько удачной, что когда Данелия ее увидел, то сразу сказал: «Где этот парень? Давайте его сюда». После этого мне сделали еще две кинопробы и утвердили.
Я спрашивал Данелию, кто был моим конкурентом. Он сказал: «Зачем тебе это знать? Может, он всю жизнь будет тебя ненавидеть за то, что ты ему дорогу перешел». А парень этот заикался. Когда я победил, и Данелия позвонил ему и сообщил, что утвердили другого артиста, он безумно орал и далеко-далеко посылал советский кинематограф, киностудию «Мосфильм», Данелию и всю съемочную группу, и ни разу не заикнулся. Георгий Николаевич написал об этом в своей книжке и закончил эту историю словами: «Может, мы его вылечили?»
Для того чтобы в Щукинском меня отпустили на съемки, Данелия написал официальное письмо нашему ректору Борису Евгеньевичу Захаве, снимавшемуся у Сергея Бондарчука в роли Кутузова в фильме «Война и мир». Сергей Федорович дружил с Данелией, потому что снимался у него в «Сереже». Когда Георгий Николаевич попросил его замолвить за меня словечко перед Захавой, не мог ему отказать. Ректор отпустил меня легко, тем более что картина снималась в Москве, и это не нарушало учебный процесс.
К Захаве мы ходили с Ликой Авербах. Никогда не забуду, как вышли на Арбат, я провожал ее до метро, и она сказала: «Женя, запомни этот день, ты уже никогда не будешь прежним и не будешь самим собой». Лика Ароновна предчувствовала, что я уйду в другую, экранную жизнь. Она была очень талантливым человеком с замечательным чутьем и дала путевку в жизнь многим известным актерам.
— Вы понимали, какая судьба ждет ваш фильм?
— Я нет, Никита Михалков — может быть. В монтажно-тонировочный период он как-то сказал: «У нас картина-то фестивальная будет, с нерядовой судьбой». Никита очень одаренный человек. Я, может, тоже не бездарный, но у него особое, мощное дарование.
Мы с Никитой познакомились еще школьниками в театральной студии при Театре Станиславского. По-настоящему подружились на картине «Перекличка» Даниила Храбровицкого. Но о наших взаимоотношениях я уже подробно рассказывал в вашем журнале.
— Вы понравились себе, когда посмотрели картину? Многие актеры не любят смотреть на себя на экране.
— Я не понравился себе в кинопробе. Георгий Николаевич был очень доволен мною, а я увидел на экране какого-то сумасшедшего человека. Это смутило. Но в законченной картине мне все понравилось, и я до сих пор ее очень люблю.
«Я шагаю по Москве» — один из наших первых импрессионистских фильмов. Там нет никакого особого сюжета, это фильм-настроение, но в нем есть какая-то тайна, магия. Георгий Николаевич однажды сказал в интервью, что все свои картины мог бы снять еще раз — кроме «Я шагаю по Москве».
— Успех был оглушительным?
— Я его не почувствовал, потому что уехал в экспедицию с фильмом «До свидания, мальчики» — сначала в Евпаторию, потом в Одессу. Но если от моего первого фильма у меня остались очень светлые воспоминания, то от второго очень тяжелые. Это было сплошное мучение. Пляжные сцены снимали на холоде, в гостинице не было горячей воды, и спал я в морилке, изображавшей загар, потому что смыть грим было нечем.
Конечно, режиссер Михаил Калик был большим мастером, и это счастье, что мои первые главные роли в кино были сыграны в фильмах, ставших киноклассикой. Но Михаил Наумович жил и работал на надрыве, наверное, потому что был репрессирован, отсидел три года. Работать с ним было непросто. А еще у Калика было две слабости. Первая — антисоветскость, в силу того, что он пострадал от власти. Вторая — женщины. Он был одержимым в этом смысле человеком.
— Значит, неслучайно в этом фильме оказались такие красотки, как Виктория Федорова и Наталия Богунова? У «мальчиков», то есть у вас, Михаила Кононова и Николая Досталя, романов с ними не было?
— Федорова озорная была — в хорошем смысле, любила поиграть мужчинами, но ей тогда было не до нас. У нее был роман с известным футболистом Мишей Посуэло, который даже приезжал в Евпаторию ненадолго. Что касается Богуновой, то Калик с нас троих взял расписки, что мы не тронем Наташу, которой было всего пятнадцать. По закону, в экспедиции ей полагался сопровождающий или педагог, но его не было, юридическую ответственность за девочку нес Михаил Наумович. Богунова страдала, когда мы собирались компанией вечером после съемки, — на юге было очень дешевое вино, а ее никогда не брали. Коля Досталь к ней ходил одно время, но у него с Наташей ничего не было.
Как я вспоминаю сейчас, зная последующую историю жизни Богуновой, в ней была какая-то неправильность, болезненность. Тогда я не понимал, что это, но, когда целовал ее в кадре, она никогда не вызывала во мне желания, мужского интереса. Мне кажется, у нее была какая-то гормональная патология, позже вылившаяся в психическое нездоровье. Сказалось это не сразу. Наташа вышла замуж за Сашу Стефановича, в театре у нас играла. Богунова была любимой ученицей Бориса Бабочкина, который руководил ее курсом во ВГИКе. Он, собственно, и устроил ее в Театр Моссовета.
— Несмотря на блистательный старт в кино, вы после Щукинского училища тоже поступили на работу в театр — Ленинского комсомола. Почему именно туда?
— Потому что им руководил Эфрос. Я не мыслил своей жизни без театра и хотел работать именно у Анатолия Васильевича. Показывался ему со своей постоянной партнершей Марианной Вертинской. Все четыре года в «Щуке» работал с ней и Витей Зозулиным. Ребята подыграли на показе к Эфросу, и он меня взял, а я им подыграл на показе в Театр Вахтангова, и Рубен Николаевич Симонов взял и Машу (в обиходе Марианну все Машей звали), и Витю.
— Вы были влюблены в Вертинскую?
— В нее все были влюблены, настолько она была очаровательна. Но у Маши был роман с Андреем Кончаловским — взрослым, достойным и интересным мужчиной. Какой интерес на его фоне мог вызвать молоденький мальчик? У нас моложе всех были я и Наташа Селезнева, нам обоим было шестнадцать, когда мы поступили.
Романтических отношений между мной и Машей Вертинской никогда не было, но нас всю жизнь связывают дружеские. Этим летом мы с женой были у нее на юбилее. Маша играла мою жену в фильме «Пена» по пьесе Сергея Владимировича Михалкова.
— Как складывалась ваша жизнь в театре?
— Я недолго там проработал, но успел сыграть две центральные роли. Одну в спектакле «Похождения зубного врача» по пьесе Александра Володина, другую в спектакле «До свидания, мальчики» — ту, которая в кино досталась Мише Кононову. Моего киногероя Володю Белова играл Саша Збруев в очередь с Геной Сайфулиным. Хороший был спектакль. Жаль, что через несколько месяцев меня забрали в армию. Мне был уже 21 год, все отсрочки закончились.
Однажды вызвал военком Дзержинского района, в котором я тогда жил: «Евгений Юрьевич, направляем вас служить в Центральный академический театр Советской армии, они вас очень хотят». Там много лет была команда артистов-военнослужащих. «Соглашайтесь, — посоветовал военком, — а то очнетесь где-нибудь на Дальнем Востоке». И в свой день рождения, 8 декабря, я пришел сдаваться в кабинет Андрея Алексеевича Попова, художественного руководителя ЦАТСА, выдающегося артиста, уникального человека и впоследствии моего партнера.
Мне сразу поручили главную роль в спектакле «Часовщик и курица, или Мастера времени». Она была очень тяжелой для меня. Во-первых, я играл на огромной сцене, не имея такого опыта. Во-вторых, мой герой переживал несколько возрастных трансформаций. Позже на меня взяли еще одну пьесу — «Поручик Каховский» Гены Шпаликова, когда предложили остаться в театре после демобилизации. В то время Эфрос уже не работал в Театре Ленинского комсомола, возвращаться туда не имело смысла.
— И вы остались в ЦАТСА?
— Да, но мне было очень тяжело, потому что мастерства и опыта не хватало, а нагрузки были чудовищными. Каждый спектакль я словно бросался на амбразуру, выворачивался наизнанку. В результате подорвал здоровье, заработал гипертонию. Вольнонаемным проработал год, а потом во время репетиций «Поручика Каховского» вступил в творческий конфликт с режиссером Леонидом Хейфецем. Он все время инспирировал истерики и требовал их от меня. Я не знал, куда деться, очень устал, и в один прекрасный день остановился посреди репетиции и сказал:
— Я ухожу.
— Вызовите завтра второй состав, — распорядился Хейфец.
— Вы не поняли, я ухожу из театра.
Он бежал за мной по коридору и кричал: «Жизнь докажет, кто из нас прав!» Через много лет мы встретились в гостях у режиссера Валерия Рубинчика, и Хейфец признал: «Ты был прав. А я шел на тебя как бык на красную тряпку».
Позже мы работали вместе в Театре Моссовета, когда он ставил «Вишневый сад». Сначала Гаева репетировал Тараторкин, но у них с Хейфецем не сложилось, и тот позвонил мне. Концепция постановки меня устроила, но для начала я посоветовался с врачом по поводу своей гипертонии. Когда он разрешил играть, сказал Хейфецу: «Я понял тебя, я все сделаю, но близко ко мне не подходи». Ничего плохого не хочу сказать про Леонида Ефимовича, я всегда относился к нему с уважением, просто мы, видимо, слишком разные люди энергетически.