Школа Дионисия
Анна Толстова о большой ретроспективе Вячеслава Пакулина
Русский музей устроил первую в своей истории выставку Вячеслава Пакулина (1900–1951), председателя ленинградского объединения «Круг художников» (1926–1932). Русский хранит самую большую коллекцию пакулинских работ, и она выставлена почти что целиком, дополненная вещами из других петербургских музеев и частных собраний. Тут-то и становится понятно, кто в ленинградской межвоенной живописи был первой, разумеется, не по официальной табели о рангах, кистью.
Вячеслав Пакулин — художник, известный практически всем, но не по картинам, а по блокадной хронике зимы 1942-го: он — тот самый человек с этюдником на Невском, запечатленный в фильме Ефима Учителя «Ленинград в борьбе» и на снимке Бориса Лосина. На лосинской фотографии лучше видна и картина на этюднике, которую пишет живописец,— вид Невского с Домом Зингера (пейзаж этот хранится в Музее истории Петербурга), и сам он — в ушанке, в жениной шубе и жениных ботах, а все равно элегантный, вдохновенный персонаж, слегка позер, слегка актер — артист, да и только. И верно, театр сыграл важную роль в его жизни. В юности Пакулин, сирота, сильно нуждался — это заметно по тому, на какой дряни, например на обоях в цветочек, он рисует, артистично обыгрывая цветочную фактуру бумаги в рисунке. Нуждался, искал приработка и, поучившись на Курсах мастерства сценических постановок у Всеволода Мейерхольда, начал с оформления массовых празднеств, а потом все 1920-е подвизался в ленинградских театрах — впрочем, гротескная эксцентрика театральной графики выдает в нем ученика не только и не столько Мейерхольда, сколько Владимира Лебедева. Но театр как будто бы врос в его, разнообразно (он, например, и сам актерствовал, а также писал стихи и водился с непролетарскими поэтами вроде Сергея Нельдихена и Константина Вагинова) одаренного человека, жизнь, он всегда был как бы немного в роли, в образе художника; непонятно, как ему это удавалось — одновременно быть и играть. Пейзажи блокадного Ленинграда — то, чем более всего и известен сегодня Пакулин,— собраны в самом конце выставки, и это последний взлет его колоссального живописного таланта. Из истории отечественной словесности мы знаем, что блокада Ленинграда открывает портал в литературу экзистенциализма — не в одной только поэзии и художественной прозе, но в эпистолярных, дневниковых, мемуарных текстах. В живописи Пакулина мы не найдем никаких иллюстраций к этому экзистенциально-литературному корпусу, не увидим ничего жуткого — вмерзших в снег трупов, хлебных очередей, обезумевших от голода людей, а руины разбомбленных зданий выглядят органической частью ландшафта. Напротив, это царство красоты, бесконечной, не боящейся идеологического окрика красоты, изумительных белесых колоритов, напоминающих о «фресковых» опытах его молодости, чаще безлюдного — а в тридцатые ему все же приходилось впускать в парковые пейзажи стаффажные массы культурно отдыхающих — и наполненного воздухом пространства. В некотором смысле блокада тоже стала для него экзистенциальным порталом — провалом в самого себя, когда он, боявшийся артобстрелов так, что перебрался из своей коммунальной комнатушки жить в подвал, на улице за работой словно бы переставал чувствовать опасность, уйдя в живопись и не реагируя на сигналы воздушной тревоги.