Город движущихся толп
Григорий Ревзин о том, можно ли оторвать итальянского футуриста от Муссолини
В истории архитектурной утопии «Новый город» (Citta Nuova) Антонио Сант-Элиа интригует известной таинственностью. Это один из центральных образов архитектурного авангарда. Таинственность определяется двумя обстоятельствами.
Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.
Никакой предыстории у проекта нет. Антонио Сант-Элиа до 1909 года был молодым инженером-строителем без выраженных художественных интересов, далее поступил в академию, получил диплом архитектора в Болонье в 1913-м. Более или менее ничего из его работ до 1914 года, в том числе и диплом, не предвещает Citta Nuova. В 1914 году он создает этот проект, показывает его на выставке «Новые тенденции» в Милане, знакомится с лидером итальянского футуризма Филиппо Маринетти, публикует в соавторстве с ним «Манифест футуристической архитектуры». В 1915-м уходит добровольцем на фронт и в 1916-м погибает 28 лет от роду, не успев ничего объяснить.
Сама утопия — фантазия, у которой нет не только социального, экономического и политического измерения, но даже и градостроительного. У города нет плана, только образы, в этом смысле это прямо Пиранези. Выставка в Милане — это шесть витрин (теперь она в постоянной экспозиции музея в Комо): «Станция самолетов и поездов», «Шесть деталей городских пространств», «Новый дом» и «Электростанция» и две «Архитектуры». Понять, из чего состоит этот город, сколько людей в нем живет, чем они занимаются (если не считать подсказки в подзаголовке выставки «Милан 2000 года», который обычно опускается при публикации), невозможно.
Есть манифест Сант-Элиа. Он начинает с проклятий традиционной архитектуре, «дурманящему цветению глупости и бессилия, которое получило имя неоклассицизма. Здесь высшая глупость новой архитектуры, которая живет благодаря корыстному участию академий, настоящих тюрем знания, где молодых людей заставляют копировать классические модели вместо того, чтобы раскрыть свой собственный талант в поисках сферы и решений новой и настоятельной проблемы: футуристический дом и футуристический город».
Далее утверждается, что дух новой эпохи передает машина.
«Мы должны изобрести и построить город, <…> динамичный в каждой своей части, и футуристический дом, похожий на гигантскую машину. Во всем должна произойти революция: крыши должны быть очищены, подвалы открыты, внимание перенесено с фасадов на группировку масс и расположение плоскостей».
Это требует новых материалов: «Дом из цемента, железа и стекла, без резного или расписного орнамента, богатый только внутренней красотой своих линий и моделировки».
Сложность этого текста в сходстве с куда более хрестоматийными манифестами Ле Корбюзье. Сходство — отказ от традиции, дом-машина, чистые крыши (у Ле Корбюзье — плоские крыши), открытые подвалы (у Ле Корбюзье дом на ножках) — ставит в тупик. Это на 10 лет раньше Ле Корбюзье, и непонятно, знал ли Ле Корбюзье этот текст, когда писал свои манифесты «К архитектуре» (1923) и «Урбанизм» (1924). Манифест Сант-Элиа был опубликован сначала как листовка к выставке, а в 1924-м был переведен и напечатан в журнале Der Sturm вместе с рисунками. При сходстве теоретических положений различия в самой архитектуре между Сант-Элиа и Ле Корбюзье разительны. Слова становятся не слишком значимыми, если одними и теми же словами можно обозначить совсем разные идеи.
Ле Корбюзье 1920-х — фанатик прямых линий и прямого угла. У Сант-Элиа нет ни того ни другого, он заявляет: «Наклонные и эллиптические линии динамичны и по самой своей природе обладают эмоциональной силой, в тысячу раз превосходящей силу перпендикуляров и горизонталей». Сант-Элиа так же, как Ле Корбюзье в манифесте «Урбанизм», считает, что современный дом и современный город — это одна и та же задача, но решают они ее прямо противоположным образом. Город Ле Корбюзье — это прямоугольная сетка транспортных связей. У Сант-Элиа — «улица больше не лежит, как коврик у порога, но ныряет на несколько уровней вглубь, собирая транспортное движение мегаполиса, соединенное с металлическими мостиками и скоростными движущимися тротуарами». У Ле Корбюзье дом — это «автономный жилой блок», он сбегает с улицы на изолированную зеленую полянку. У Сант-Элиа сквозь «Новый дом» проходят три уровня улиц — пешеходная галерея, автомобильное шоссе и трамвайная линия. У Ле Корбюзье дом — замкнутый элементарный объем. У Сант-Элиа «лифты не должны больше прятаться в лестничных клетках, как черви-солитеры. Лестницы <…> нужно отбросить, а лифты пусть скользят по фасадам, как змеи из стекла и металла». У Ле Корбюзье все дома одинаковые. У Сант-Элиа нет двух одинаковых домов. Это антиподы, и можно сказать, что если Ле Корбюзье определял образ модернизма до 1970-х, то Сант-Элиа вдохновил неомодернизм, когда абрис зданий стал строиться на спонтанных линиях, сами они вывернулись изнутри наружу и сквозь них пошли дороги и поезда — то есть когда архитектура взбунтовалась против Ле Корбюзье.