Бедный Рюрик…
Едва ли не каждый российский школьник знает, что начало древнерусской государственности связано с именем некоего Рюрика, который вместе со своими братьями, Трувором и Синеусом, прибыл «из заморья» по призыву северных восточнославянских (новгородских словен и кривичей) и финно-угорских (мери, веси и чуди) племён, чтобы ими «володеть и судить по праву». Он обосновался то ли в Новгороде, то ли в Ладоге и после смерти своих братьев стал единственным правителем древнерусского Севера. Так, во всяком случае, рассказывают разные варианты «Повести временных лет»…
Кто же такой этот Рюрик? «Повесть» упоминает его имя всего два или, в некоторых вариантах, три раза. Собственно этим наши «точные» знания о нём исчерпываются. Зато появляется безграничное поле для полёта фантазии.
Начнём с того, что сама легенда о его призвании появилась в составе древнерусской летописи довольно поздно: то ли в 50-х, то ли в 70-х годах XI века, то ли вообще во второмдесятилетии XII века — в связи с женитьбой Владимира Мономаха на дочери англосаксонского короля Гите, когда память о том, что и как происходило якобы в середине IX века, окончательно «пробудилась». Все серьёзные исследователи древнерусского летописания сходятся на том, что перед нами — поздняя легенда не вполне ясного происхождения, несколько раз переделанная летописцами — каждым на свой лад. Как полагают, вставка эта была сделана для того, чтобы выйти из-под византийского влияния и укрепить авторитет правящей династии, используя традиционный для многих народов Евразии фольклорный сюжет. Дата, которая сопровождает её в «Повести», появилась не ранее конца 60-х — начала 70-х годов XI века. Откуда она взялась, остаётся загадкой…
До определённого момента эта легенда не вызывала какого-либо особого интереса. Она просто переписывалась из одного летописного свода в другой. Во всяком случае, ни один древнерусский князь до конца XV века не называл себя — и не назывался летописцами — Рюриковичем.
Имя Рюрика привлекло к себе внимание только в начале XVI века. И интерес этот был опять-таки сугубо политическим. Династия московских великих князей, а позднее — царей, нуждалась в легитимации. Тут-то и вспомнили о чужеродном Рюрике, искусственно возведя его род к самому римскому кесарю Августу. Под пером митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси Саввы сначала появилось «Послание о Мономаховом венце». В нём излагалась вымышленная генеалогия Рюрика, который якобы в 14-м поколении был потомком некоего Пруса, брата Октавиана Августа. Чуть позже на основе «Послания» было написано «Сказание о князьях Владимирских». Здесь сообщалось, что этот самый потомок был призван из «Прусьской земли» на княжение в Новгород по настоянию «некоего воеводы новгородьцкого именем Гостомысл» (о котором до той поры никому ничего не было известно).
Позднее по благословению митрополита Московского и всея Руси Макария духовник Ивана IV, протопоп Благовещенского собора Московского Кремля Андрей, создаёт «Степенную книгу», в которой закрепляется и развивается фиктивная генеалогия летописного Рюрика. Это позволило впоследствии Ивану Грозному утверждать: «мы из немцев будем». На родство с Августом-кесарем («мы от Августа Кесаря родство ведемся») он ссылался неоднократно — и в письме к польскому королю Сигизмунду-Августу (1556), и в обращении к шведскому королю Иоганну III (1573), и в послании предводителю польских войск в Ливонии князю Александру Полубенскому (1577), подчёркивая, с одной стороны, своё «родовое» превосходство над адресатами, а с другой — заявляя права на земли Пруссии. Мнимое родство с мифическим Рюриком легло в основу идеологического обоснования завоевания Ливонии.
После бесславного завершения Ливонской войны и пресечения правящей династии Рюриковичей интерес к персоне Рюрика и его происхождению несколько угас — по крайней мере, в Московском царстве. Эти вопросы теперь больше волновали западных соседей России. Во второй половине XVI века польский историк и дипломат Матей Стрыйковский в «Хронике польской, литовской, жмудской и всей Руси», опираясь на труды античных авторов, «Повесть временных лет» и предшествующих ему польских хронистов, формирует идею общеславянского единства, а также близости славян и литвы. Шляхта Речи Посполитой, по его мнению, была результатом ассимиляции собственно польской («сарматской») знатью выходцев из Рима — жемайтов. Через несколько десятилетий эта идея была воспринята и развита Иннокентием Гизелем. В «Синопсисе, или Кратком собрании от различных летописцев о начале славяно-росийского народа и первоначальных князьях богоспасаемого града Киева» он уже прямо писал о том, что летописные варяги были славянами: «Понеже Варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжеское, селения своя имуще, языка Славенска бяху, и зело мужественны и храбры». По завещанию новгородского князя, «некоего мужа нарочита» Гостомысла, из этих-то варягов-славян и были призваны братья Рюрик, Трувор и Синеус… Так началась славянская «натурализация» Рюрика.