Maxim

Землетрясение, которое изменило ход истории

В наши дни Португалия не считается самым очевидным европейским туристическим маршрутом. «Романтический уикенд в Париже» по-прежнему, несмотря на затасканность, звучит убедительнее, чем «романтический уикенд в Лиссабоне». Да даже если оставить в стороне туристические симпатии, Португалия явно не любимица Европы. Не зря несколько лет назад она возглавила список экономически отсталых стран PIGS (три другие «свиньи», если что, Ирландия, Греция и Испания).

А ведь всего лишь два с половиной века назад ситуация была кардинально иной. Португалии принадлежала вся Бразилия, колонии в Парагвае, Мозамбике, Анголе, на Азорах, в Гоа, Макао и Малакке. А также грандиозный флот, позволяющий вести межконтинентальную торговлю. С мнением Португалии не просто считались — эту страну боялись. И, хотя к середине XVIII века Португалия слегка сдала свои лидерские позиции, она по-прежнему была процветающей империей Европы.

У каждой процветающей (да и загнивающей) империи есть своя столица. У Португалии был Лиссабон. Расположенный на краю Старого света, обдуваемый океанским ветром, весь из белого камня, он производил на путешественников сильное впечатление. Лиссабон казался осколком Африки на европейском берегу. Собственно, одно из прозвищ города и было «африканский город» — преимущественно из-за огромного количества рабов, которых свозили сюда из всех колоний Португалии. Они эффектно чернели на фоне домов из белого мрамора — любимого камня Лиссабона. Черные таскали носилки с католическими священниками и заморскими купцами по улицам, изнывавшим от не по-европейски злого солнца.

Еще одно прозвище Лиссабона — «город Бога». Ибо не было в Европе более преданного католицизму города, чем португальская столица. В пределах городской черты насчитывалось 40 приходских церквей, 121 часовня, 90 монастырей и зарегистрировано 150 религиозных братств. Иисус выглядывал в Лиссабоне из-за каждого угла, а по религиозным праздникам от него и вовсе некуда было спрятаться. Никто и не пытался. Все население Лиссабона — а к середине XVIII века оно составляло около 250 тысяч человек — с энтузиазмом и при каждой возможности отправлялось в пышно убранные, великолепные церкви.

Некоторые ритуалы, привычные для лиссабонца, приезжему казались дикостью. Английский путешественник Джордж Уитфилд, посетивший Лиссабон весной 1753 года, так описывает один ритуал: «Однажды ночью, примерно около двух часов, я увидел процессию из почти двухсот каявшихся грешников, преклонивших колени прямо на улице, пока монах, стоявший на возвышении на фоне распятия и державший в руках крест, проповедовал с особой горячностью. Все молившиеся были босы, а на ногах их болтались цепи, которые, соприкасаясь с дорогой, пренеприятно грохотали».

Католический Бог вообще и покровитель Лиссабона святой Винсент в частности щедро одаривали своих верных поклонников: гигиенические условия в Лиссабоне были лучше, чем в уже упомянутом Париже, а функция третьего по значению портового европейского города (первыми двумя значились Лондон и Амстердам) позволяла жителям Лиссабона наслаждаться экзотическими яствами, тканями и прочими потребительскими радостями. Конечно, поневоле поверишь, что Бог особенно расположен к Лиссабону! Жители Лиссабона и верили. Верили бесконечно, ревностно, без оглядки. Пока их вера не просто пошатнулась — не рассыпалась на части и не придавила их.

Зачастую рассказы о роковых событиях начинаются с фразы «Это был совершенно обычный день». Написать, что 1 ноября 1755 года для жителей Лиссабона был совершенно обычным днем, клавиатура не поворачивается. Дело в том, что 1 ноября католики празднуют один из самых важных в году праздников — День всех святых. (Ты о нем наверняка слышал: накануне весь прогрессивный мир наряжается вампирами, космонавтами и медсестрами и отмечает Хеллоуин.) Поэтому 1 ноября 1755 года был весьма необычным днем. Многочисленные торговые лавки Лиссабона были в этот день закрыты — не до работы, такой праздник! Те, кто имел дорогостоящую привычку спать до обеда, встали пораньше, дабы успеть на утреннюю службу в ближайшую к своему дому церковь.

К началу службы все церкви города были забиты: люди толпились и в боковых нефах храмов, и на их ступеньках. Священники облачились в белые ризы по случаю праздника. Лиссабонское солнце, обычно наглое и палящее, целомудренно заглядывало в храмы сквозь цветные витражи. Свечи на алтаре, осознавая важность своей миссии, едва слышно потрескивали, их пламя колыхалось. Воздух был заряжен дыханием тысяч молящихся. Было около 9.20 утра.

Почти одновременно церковные хоры в разных частях Лиссабона мелодично затянули: Gaudeamus omnes in Domino, diem festum... Вдруг пламя свечей покачнулось. Еще раз и еще. Кто-то схватился за стоявшую спереди скамью, послышались шепот и вскрики. Толчки не прекращались. И тут свечи начали опрокидываться. Вспыхнули бумажные цветы, загорелись алтарные покровы. Статуи святых последовали примеру свечей: они спустились со своих пьедесталов прямо в толпу. Казалось, камни вековых церквей ожили, чтобы упасть на головы несчастных. В возникшей суматохе едва ли кто-то заметил, что колокола церквей зазвонили — так велика была сила первого подземного толчка. Назвать паникой то, что наступило за этим, нельзя. Это не было паникой. Это был апокалипсис.