Можно я вас обниму?
Театральный режиссер Юра Макеев, создатель «Театра вкуса», похож на оживший Хлеб из «Синей птицы». Однажды в метро девушка, проходившая мимо него, остановилась внезапно и спросила: «Можно я постою рядом, погреюсь? От вас такое тепло идет!» — «Грейтесь, пожалуйста!» — ответил Юра. Так и поехали на эскалаторе рядом. А потом она сказала: «Ну куда же вы вот такой уходите?! Можно я вас обниму?»
В своих спектаклях вы и режиссер, и актер, и пекарь, и арт-терапевт. Кто вы, Юра?
Я мечтатель и путешественник. Потому что все это — мечта, а приезд сюда и отъезд отсюда — это часть путешествия.
Расскажите, почему Чехов возникает в вашем спектакле «Семейная пекарня»? Почему три колоска, вынутые из пшеничного букета, вы называете «тремя сестрами»?
Когда-то я был утвержден на роль подпоручика Федотика в «Трех сестрах». И британский режиссер Деклан Доннеллан меня привез в Париж вместе с труппой русских актеров. У меня квартира была в гараже (я ее частично описываю в спектакле), а напротив моей квартирки был частный французский детский сад и школа, и французские дети каждое утро мне говорили: «Bonjour, Monsieur! Salut! Ça va bien!» (в спектакле я тоже вспоминаю об этом в самом начале). И я бежал в театр мимо французской пекарни (оттуда мой герой — пекарь Жан-Жюль Жак). И там, в Париже, я вдруг осознал, что все мечты рано или поздно сбываются, и моя мечта о путешествиях сбылась через театр.
Чехов говорил, что «для ощущения счастья обыкновенно требуется столько времени, сколько его нужно, чтобы завести часы». А у вас на сцене часы остановились… Что для вас значит время?
Да, раньше они ходили, но потом сломались, и мы оставили стрелки на двух часах, потому что в два часа утра начинается работа пекарни. Когда мы сладко спим, пекари крепко работают. Время — это самое драгоценное, что ты никогда не накопишь. Тебе поставили твои песочные часы, ты их не видишь, но время бежит. Господь зачем-то нас сюда всех привел и дал нам этот день прожить.
А что с вами происходит за пять минут до спектакля? Когда вы стоите на сцене за кухонным столом и месите тесто, а мы, зрители, входим в зал?
Большая внутренняя работа происходит, такой разговор молитвенный. Настраиваюсь на спектакль. Бывает, я становлюсь проводником, через которого пошла энергия. Но бывает, что не идет, замерзают и замирают какие-то мысли во мне…
Помните, как у Рабле: его герои плывут к оракулу Божественной Бутылки и вдруг посреди Ледовитого моря слышат слова непонятные. А им говорят, что когда-то здесь было сражение, люди кричали, и слова их замерзали в зимнем воздухе. А сейчас они оттаивают, потому что весна. И герои бросают пригоршни этих слов друг другу, и согревают в своих ладонях… И слова лопаются… Вот и вы то же самое делаете со зрителями в этом спектакле. Вы нас как бы начинаете растапливать, разогревать. Как те шарики теста, которые ваши маленькие актеры-зрители катают в ладошках.
Вообще все, что происходит со спектаклем, — это тесто. Это же удивительно, как не всегда хлеб получается. Вот вроде ты же знаешь рецепт, а там столько факторов влияет на это. И все эти наши «игрушки», умывалки, тактильные вещи в спектакле — это для того, чтобы снять зажимы. И чтобы понять, что сосед, который рядышком, — не страшный человек, он симпатичный человек! Давай попробуем обнять его. И это все жернова, через которые люди проходят… А дальше вопрос: какой будет помол? Мука мелкого помола, чтобы сделать что-то более нежное, или мука грубого помола — из нее и тесто другое, и хлеб другой. Но и он полезен.