Репринт: «Виктор Вавич», «Древняя ночь вселенной» и другие возвращения
И снова мы рассказываем о новых переизданиях: в новом выпуске рубрики «Репринт» — блестящий роман Бориса Житкова о 1905 годе, грандиозная поэма Семёна Боброва, классика непочтительного литературоведения в «Прогулках с Пушкиным» Абрама Терца, воспоминания Олега Волкова и Владимира Буковского о советских репрессиях, дополненный настоящим детективным расследованием труд Дональда Рейфилда о Чехове. Словом, это книги, которые не хочется упускать.
Борис Житков. Виктор Вавич
В тель-авивском Издательстве книжного магазина «Бабель» вышел «Виктор Вавич» Бориса Житкова — блестящий роман, действие которого происходит во время революции 1905 года. Заглавный герой романа — на самом деле антигерой, но биография мерзавца оказывается подходящей служебной канвой, чтобы показать и насыщенное трагедиями время, и переживших его людей, в том числе людей действительно прекрасных. До сих пор «Виктору Вавичу», который должен бы занимать место в первых рядах классики XX века, каким-то особым образом не повезло: несмотря на несколько переизданий, большой разговор об этом романе по-настоящему не начался. Мы попросили издателя Евгения Когана рассказать о том, почему он выпустил «Виктора Вавича».
Евгений Коган:
Не сказать, что выдающийся роман Бориса Житкова «Виктор Вавич» совсем не издавали — в последние годы эта книга выходила в нескольких издательствах, но каждый раз без каких-либо дополнительных материалов, а ещё и порой в пугающих безвкусных обложках. В общем, это были не те книги, которые лично нам хотелось поставить на собственную книжную полку, притом что «Виктор Вавич» — книга необходимая в домашней библиотеке любого, кто интересуется ранней советской литературой и вообще русскоязычной прозой первой половины ХХ века.
Для нашего издания, которое по разным причинам готовилось больше года, мы постарались тщательно выверить текст, а для обложки художник Виктор Меламед осуществил собственный интересный замысел — он стилизовал её под узнаваемые афиши начала прошлого века. Наши партнёры по распространению, VIDIM books, справедливо считают, что обложка должна продавать книгу, и мы надеемся, что наше решение привлечёт потенциального читателя, даже если он никогда не слышал об этом романе.
Дело в том, что «Виктор Вавич», единственное большое произведение для взрослых, вышедшее из-под пера знаменитого детского писателя Бориса Житкова, активно издававшегося в двадцатые-тридцатые, остался непрочитанным. Масштабное и густонаселённое повествование о революции 1905 года не вошло в литературный канон, — наверное, потому, что сильно выбивалось из общего ряда советской литературы. Начать с того, что озаглавлено оно по имени совсем не положительного героя, да и назвать его главным героем сложно — в многолюдье романа Житкова почти нет главных и второстепенных персонажей, каждый из его героев является частью сложной и увлекательной мозаики самого начала российского ХХ века, очень скоро ставшего веком-волкодавом.
«Это лучшее, что написано когда-либо о 905 годе, — писал о «Викторе Вавиче» Борис Пастернак. — Какой стыд, что никто не знает эту книгу». Надеемся, что наше издание привлечёт к книге заслуженное внимание читателей. А разобраться в судьбе и понять значимость этого текста поможет раскрывающее много литературных тайн послесловие, специально написанное для нас литературоведом Валерием Сажиным.
Семён Бобров. Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец
В издательстве «Б.С.Г.-Пресс» вышел главный труд Семёна Боброва — поэта рубежа XVIII–XIX веков, прочно и незаслуженно забытого с утверждением в России романтизма, «школы гармонической точности». Грандиозная философская поэма «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» издаётся полностью во второй раз за 215 лет! По нашей просьбе филолог Олег Мороз, отвечавший за переиздание, рассказал об этом огромном предприятии и о значении поэмы Боброва для современного читателя и современной поэзии.
Олег Мороз:
«Ночь» была издана в 1807–1809 годах в четырёх книжках (томах). По ряду причин, связанных скорее со сторонним положением Боброва по отношению к ведущим литературным группировкам, шишковистам и карамзинистам (борьба которых определила вектор развития литературы в первой половине ХIХ века), чем с отсутствием художественных достоинств его поэзии, книга оказалась за пределами внимания читающей публики. Бобров создал многоплановое философско-аллегорическое произведение («одна философская истина в иносказательной эпопее»), гибко сочетающее опыт человечества (на разных этапах его существования) и опыт индивидуальной жизни (отсылающий к значимым вехам биографии поэта). Основа сюжетной конструкции «Ночи» — картезианский тотальный пересмотр «чужого» знания и одновременно поиск экзистенциальной достоверности существования, заблудившегося в лабиринте противоречивых событий и смыслов (как говорили в то время, систем). Проблемы, возникающие в ходе развёртывания Бобровым эпоса, многочисленны, они как бы устремлены к полному охвату культурной жизни общества (религия, философия, язык, наука, мораль, мышление, поэзия и т.д.). Художественная действительность «Ночи» фокусирует важнейшие вопросы эпохи Просвещения и вызовы, которые несла романтическая эпоха.
«Ночь» долгое время рассматривалась как поэтическая неудача Боброва; это следствие дурной репутации поэта, созданной молодыми карамзинистами (Петром Вяземским, Константином Батюшковым), и «лица необщего выраженья» его поэзии, которая не вписывалась в литературные шаблоны как уходящей, так и зарождающейся эпох. Художественные особенности эпопеи, сконцентрированные в вопросе о жанровой модели произведения, позволяют говорить о новаторстве Боброва; без отклика оно осталось только потому, что литературный процесс направил поэзию на иные пути.
«Ночь» принадлежит к числу произведений, не столь уж и большому, которые предоставляют счастливую возможность прочитать их в двух временных планах — их собственного исторического времени и времени их читателей. Карамзинисты ставили в вину Боброву «темноту» его стихов, навязывали мнение о том, что его поэзия — «бред», «безумие» и т. п. Строго говоря, их смущали обильные аллитерации Боброва, не сводившиеся к украшавшей стихи звукописи, уводившая в пространство фантасмагории причудливость метафор и придававший окончательную завершённость его поэтике крайне замысловатый поэтический синтаксис. Современных читателей «Ночи» синтаксис Боброва, несомненно, ошеломит (кого-то приятно, кого-то наоборот). Неупорядоченная расстановка слов в стихах — изобретение отнюдь не Боброва (это результат освоения античной латинской поэзии), и не он один её использовал; однако у него мера свободы поэтического синтаксиса беспрецедентная.