+10: Февральская революция
Февральской революции в исторической науке досталось меньше места, чем Октябрьской, — но эти события 105-летней давности, с их точками невозврата, помогают понять и современность. По просьбе «Полки» Владимир Максаков составил список самых важных мемуаров и исторических исследований о феврале 1917-го.
Воспоминания о Февральской революции написало множество людей, которые придерживались разных взглядов — в значительно большей степени, чем действующие лица Октября. Проблема аутентичности советских мемуаров о 1917 годе до сих пор слабо исследована. Верно и то, что о Феврале не так много свидетельств оставили деятели левого толка. Но если говорить о феномене «голосов революции», то Февральская революция в них представлена шире и глубже Октябрьского переворота: степень свободы была больше, высказываться о происшедшем могли все без исключения. Эта революция была действительно для всех — в отличие от Октября.
В советской исторической науке очень долго господствовало представление о Феврале только как об очередной (пусть и необходимой) ступени на пути к Октябрю. Сейчас смысловые акценты сместились: без Февраля не был бы возможен Октябрь. Ещё одна распространённая (до недавних пор), прежде всего в англоязычной исторической науке, концепция говорит о том, что вместо трёх революций — Первой, Февральской и Октябрьской — был один огромный революционный процесс, растянувшийся на полтора десятилетия. В этом списке я попытался отразить самые разные точки зрения на Февраль: и по времени и месту их появления, и по политической принадлежности их авторов, и по степени их влияния на наши современные представления о тех событиях. Кроме того, я постарался упомянуть о самых недооценённых, по моему мнению, текстах о революции.
Сергей Мельгунов. Мартовские дни
«Мартовские дни» Сергея Мельгунова — не только уникальная по своему масштабу историческая хроника революционных событий, написанная одним из выдающихся российских историков-эмигрантов. Это ещё и удивительное размышление историка о недавнем прошлом — не только с точки зрения науки, но и как свидетеля и даже участника события: Мельгунов словно бы ещё недостаточно дистанцировался от происшедшего, чтобы судить о нём с позиции историографии. Он создаёт свой труд, чтобы самому попытаться разобраться в случившемся, это для него во многом экзистенциальная проблема: на протяжении текста он не раз прерывает хронологическое повествование, чтобы вернуться к важным для него событиям и людям и дать им новые оценки, не зачёркивая при этом старые. Среди эмигрантов Мельгунов придерживался далеко не самых радикальных антиреволюционных взглядов, и это хорошо видно в его тексте: хотя его предпочтения очевидны, он совсем не идеализирует дореволюционное прошлое. При чтении «Мартовских дней» трудно отделаться от мысли, что Мельгуновым владело общее для многих эмигрантов желание — понять смысл русской революции. Иногда эта почти философская цель перевешивала собственно исторические исследования, но Мельгунову удалось сохранить строго научный подход.
Антон Деникин. Очерки русской смуты
Пятитомные «Очерки русской смуты» Антона Деникина, — главное, первый том — производят сегодня удивительное впечатление. Их автор остался в исторической памяти, возможно, как самый благородный герой белого дела, но, будучи безусловно выдающимся полководцем, Антон Иванович оказался весьма средним политиком. На страницах его книги воспоминания военного человека оказываются гораздо сильнее размышлений о политике. Это особенно хорошо видно в тех местах, где Деникин пытается реконструировать ход политических дебатов — их бесплодность и в конечном итоге бессмысленность передана в «Очерках русской смуты» с пугающей убедительностью. Самого события Февральской революции в воспоминаниях Деникина как бы нет, но это отсутствие — кажущееся. Повествование часто останавливается на вынужденном отклике не успевающего за происходящим Деникина. Февраль для него воплотился в печально известном «приказе номер один» (Приказ, изданный Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов 1 марта 1917 года, во время Февральской революции. Приказ № 1 предписывал создание выборных комитетов во всех воинских частях и подразделениях; подчинение выборным комитетам всех политических выступлений, а также передачу оружия в распоряжение солдатских комитетов. Приказом объявлялось равенство прав низших военных чинов с остальными гражданами и отменялось титулование офицеров.), и Деникин по тонким ручейкам сведений из Петрограда старался понять, что же случилось на самом деле. Разумеется, он сам не верил в теории заговора, однако на страницах его книги то и дело встречается какая-то закулисная фигура, которая вдруг роковым образом влияет на ход событий. Для другого автора смешение жанров – личных воспоминаний и попытки написать историю гибели армии – могло бы обернуться неудачей. Но в случае с Деникиным подкупает его почти детская искренность, с которой он пишет о своих чувствах и переживаниях (в частности, о женитьбе и рождении дочери во время Гражданской войны), о своих победах и поражениях, об отношениях между вождями белого дела. Наконец, сегодня у «Очерков русской смуты» появилось и ещё одно достоинство: патриотизм автора, который оказывается для Деникина связан не с гордостью, а с болью за свою страну.
Михаил Родзянко. Крушение империи
Особняком стоят воспоминания о революции, написанные Михаилом Родзянко — последним председателем Государственной думы Российской империи и одним из главных участников Февральской революции. Он работал над ними до самой смерти, постоянно переписывая и редактируя, поэтому в строгом смысле авторского варианта мемуаров не существует. Возможно, тем интереснее размышлять о противоречиях в разных его текстах, опубликованных в том числе и посмертно (и ещё не все они переведены на русский). Однако сегодня главным кажется, что именно Родзянко смог создать самое устойчивое представление о кризисе власти перед революцией, о господствовавших взглядах и настроениях в верхах. В частности, и современный образ Распутина возник во многом под влиянием воспоминаний Родзянко. В его мемуарных текстах, в тех частях, что были написаны в разное время, есть поразительные проговорки: в одном месте он считает Февральскую революцию благом, в другом пишет, что она была предтечей Октябрьского переворота. Он признаётся, что был последовательным противником царского режима, воплощённого в последнем императоре, — и что выступал за сохранение монархии. Думается, что примирять эти противоречия нет смысла, но все вместе они помогают нарисовать уникальный портрет российского политического деятеля во время революции.