Андрей Тарковский. Воспоминание о «Свободном полете»
Эти интервью состоялись в рамках большой выставки в Новой Третьяковке летом 2019 года. Тогда музею АZ удалось объединить сразу три больших проекта под одним названием «Свободный полет», соединив творчество Андрея Тарковского с художественным наследием его выдающихся современников, художников нонконформистов. «Сноб» публикует очерк Сергея Николаевича и его беседы с актрисой Аллой Демидовой, фотографом Георгием Пинхасовым и режиссером Александром Молочниковым.
Спустя годы я вновь увижу кадры из его фильмов на выставке «Свободный полет» в Новой Третьяковке. Тогда музей Анатолия Зверева (АZ) рискнул объединить фильмы Тарковского с произведениями художников-нонконформистов. Имя великого режиссера стало паролем для всей выставочной трилогии, включающей в себя проекты «Предвидение» по мотивам фильма «Сталкер» и полотен Петра Беленка, «Прорыв в прошлое», посвященный «Андрею Рублеву» и работам Дмитрия Плавинского, и «Новый полет на «Солярис» — философское размышление на тему космической Одиссеи.
Причем в каждом случае это был диалог людей, говорящих об одном и том же на разных языках. Один — посредством кинообразов, другие — живописи, инсталляций, скульптуры. Тогда для меня стали абсолютным открытием картины Петра Беленка.
Как это возможно, что еще в середине 1970-х годов художник смог предвидеть и изобразить катастрофу, случившуюся в Чернобыле в 1986 году? Оказалось, что пророческий дар — не совсем выдумка не в меру экзальтированных поклонников и опытных имиджмейкеров. Это такой же талант, как умение слагать стихи. В 1979 году на экраны вышла пятая — последняя, сделанная на родине — картина Андрея Тарковского «Сталкер», где режиссер попытается вглядеться в лица людей накануне Апокалипсиса. Попытается понять, почему их всех так притягивает Зона — изменчивая, смертельно опасная и непостоянная субстанция, способная сканировать душевные состояния тех, кто туда пришел.
До Чернобыля оставалось еще целых семь лет, исправно работали все советские атомные реакторы, наготове стояли все ядерные ракеты, а предчувствие неминуемой катастрофы как наказания за грехи и преступления уже поселилось в душе двух художников.
А еще через десять лет, когда «советская идиллия» окончательно рухнула, замечательный фотограф и журналист Виктория Ивлева сделала фоторепортаж из кратера Чернобыльского реактора и увидела то, что предрекли Беленок и Тарковский. «Там стояла мертвая тишина, — вспоминает Ивлева, — стрелы солнечных лучей из дырок в саркофаге и танцующая в этих стрелах мелкая пыль превращали этот апокалипсис в какую-то странную театральную красоту. Никогда в жизни я больше не видела такой красивой и такой смертельной сцены».
Тогда в рамках выставки «Свободный полет» мне довелось взять несколько интервью, где мои собеседники рассказывали о Тарковском, вспоминали свои встречи с ним, размышляли о его фильмах. Это были люди разных поколений — актриса театра и кино Алла Демидова, фотограф Георгий Пинхасов и молодой режиссер Александр Молочников. Но всех их в какой-то момент объединила и тема выставки, и личность самого Андрея Тарковского.
Алла Демидова: «Тарковский испугался моей категоричности в жизни»
С Андреем Тарковским Аллу Демидову связывает свой непростой сюжет отношений. Он хотел ее снимать и предлагал сценарии «Андрея Рублева» и «Соляриса», но каждый раз что-то мешало им встретиться в работе. Встреча состоялась лишь однажды — и то это был небольшой эпизод в фильме «Зеркало».
— Мы жили практически в одно и то же время, и даже учились рядом. Он на два, может быть, класса постарше.
— То есть в одной школе?
— Тогда было раздельное обучение. Были женские школы и мужские. И мальчики приходили к нам на танцы. И, может быть, даже он приходил в нашу школу, но просто я тогда его не знала. Как не знала, когда он снимал «Андрея Рублева» и предложил мне играть Дурочку. Понимаете, ведь у нас нет опыта будущего. Кто знал, что этот Тарковский будет гением? Ну, какой-то молодой талант. Ну и что? С какой стати я буду там у него Дурочку играть? То есть мы начинали вроде бы все вровень. Один ареал обитания. Помню, что вместе с ним ходили на первые гастроли Comédie-Française во МХАТе. И на какие-то фильмы, которые мы все тогда вместе смотрели. Они тоже для нас открывали новый мир. Это была абсолютно одна среда, и мы все время сталкиваюсь. Или, например, театр. Я помню, как мы с Андреем пошли в театр Моссовета. Что смотрели — не помню, но что-то гастрольное. Вышли — а у моей машины проколоты все четыре колеса. Я в растерянности. А он посмотрел на часы, сказал: «Извини. Я спешу», — и меня бросил.
— Неожиданно.
— Ну почему же? Что бы он мог сделать? Вообще Тарковский всегда выделялся. Даже судя по фотографиям: эти белые брюки, кепочки, шарфики. Мне мой муж Володя Валуцкий рассказывал — это же одна была компания — и Шпаликов, и Наташа Рязанцева, и прочие — он любил стильные вещи: шарф вдруг какой-то неожиданный или пижонская кепочка с помпоном.
— Он был человеком стиля? Что это был за стиль?
— Я не думаю, что это можно назвать стилем. Но на одежду и вообще на внешний облик он очень обращал внимание. Например, в «Зеркале», когда мы искали костюм для моей героини, на это ушла неделя.
— А что там, простите, было искать? Какая-то одна кофточка, юбочка…
— Да там ничего особенного. Он все подбирал по старым фотографиям тех лет. Рита Терехова вся была скопирована с фотографии его матери. Та же вязаная кофта, небрежный пучок. А еще была подруга его матери, редакторша, из того же издательства. И была фотография, где она была полная брюнетка. Полный мой антипод.