Кинокритик Борис Локшин: Почему нам хочется пересматривать старые фильмы
В книге «Кинотеатр повторного фильма» кинокритик и эссеист Борис Локшин размышляет над тем, как повторный просмотр кино помогает лучше понять не только фильм и режиссерскую задумку, но и самого себя. С разрешения издательства «Новое литературное обозрение» «Сноб» публикует отрывок
Полеты во сне и наяву. В ожидании праздника
«К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том, какова болезнь и чем ее лечить?» Так начинался роман Трифонова «Нетерпение». Речь там шла о XIX веке, но все, конечно, понимали. В 1977, 1979 и 1982 годах три хороших режиссера сняли три очень похожих фильма. Все три фильма не то чтобы широко показывали, но как-то и не особо запрещали. Они шли «вторым экраном» в отдельных кинотеатрах.
У всех трех фильмов был общий главный герой. В каждом из фильмов он был чуть старше, чем в предыдущем. У этого героя кризис среднего возраста: ему от тридцати пяти до сорока. Он изменяет жене с семнадцатилетней девочкой (во всех трех фильмах). Помимо малолетки, присутствует старая любовница, роскошная и немножко загадочная женщина, которой герой пренебрегает. В нее влюблен начальник героя (два из трех). Герой плохо относится к своим родителям и в известном смысле убивает их своим равнодушием (в двух из трех). Он мучает жену, и она от него уходит (два из трех). Он ничего не делает на работе и постоянно обманывает начальника, который его при этом покрывает (два из трех). Он много и тяжело пьет, а напившись, становится злобным и непредсказуемо агрессивным (минимум два из трех). Люди, его окружающие, благодаря ему попадают в мерзкие постыдные истории (все три).
Короче, этот герой — законченная сволочь, подонок и скандалист. Но, что самое главное, в нем есть какая-то деятельная хлестаковщина. На протяжении всех трех фильмов он не совершает ни одного сколько-нибудь приличного поступка, зато активно и с удовольствием разводит вокруг себя массу говна и сладострастно мучает окружающих. И он никогда не страдает — ни совестью, ни жалостью, ни сочувствием. Он просто не знает, что это такое.
При этом он очень-очень обаятельный персонаж. Все от него без ума, его любят, носятся с ним как с писаной торбой, непрерывно его спасают и постоянно хотят. Его хотят женщины, подростки, мужчины. Собственно, это и есть главное, если не единственное достоинство героя. Он объект всеобщего желания, качественный генетический материал, альфа-самец. Но сам он никого не хочет. Он романтический герой, наследующий «лишним людям» русской классики — от Онегина до Ставрогина. Инсайдер, который видит себя аутсайдером, а вырваться наружу не может. И от фильма к фильму он стареет и немножко меняется.
Фильм Анатолия Эфроса «В четверг и больше никогда» изображает брутально красивого героя в черном пиджаке и белых штанах, какие в то время носили только актеры да фарцовщики средней руки. В какой-то момент он, сидя в бане, ни к селу ни к городу дурным пародийным церковным басом вдруг запевает из Откровения Иоанна: «И Ангелу Лаодикийской церкви напиши…» То самое место: «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст…»
Но эта прямая отсылка к «Бесам» Достоевского, в общем-то, и не нужна. И так все понятно. Кроме красоты героя, тут не за что зацепиться, и девочка Матреша затерялась в приложениях к академическому изданию. Просто средней руки злодей, Ставрогин и Петруша Верховенский в одном лице, безжалостный разрушитель замкнутого хрупкого пасторального мирка, малой родины, куда он вернулся, чтобы в несколько дней разорить, растоптать, разрушить. Фильм этот незамысловат и легко прочитывается как моралистическая притча в духе писателей-деревенщиков, даром что сценарий был написан Битовым. У авторов нет проблем с тем, что делать с главным героем в конце: он осужден, «извергнут из уст».
«Отпуск в сентябре» Виталия Мельникова очеловечивает героя — он начинает вызывать что-то вроде жалости. Помимо общего истерического сволочизма, ему свойственна мутная мечтательность, которая все его мерзкие поступки как бы отчасти оправдывает. Мечтательность выражается в неопределенной тоске по свободе. Свобода связывается с чем-то легким и летящим посреди молочного тумана над девственно-зеленым. Утки на рассвете на болоте.
Если в первом фильме герой выходит из чего-то уродски блочно-панельного, чтобы растоптать зеленое и девственно-чистое, во втором он весь фильм заперт в своем блочно-панельном и все рвется попасть в то самое счастливое место, которое он же в первом фильме и загадил. Тем не менее остается ощущение, что герой заслуживает лучшей участи, ну хотя бы за трогательную хрупкость, за какую-то потусторонность, за несчастное собачье выражение широко распахнутых глаз и за прекрасную пьесу Вампилова, по которой снят фильм.
В обоих фильмах играет Олег Даль — главный романтический герой советского кинематографа. Черно-белый телевизор «Темп». «И скучно, и грустно, и некому руку подать», — декламировал экранный Печорин в белой фуражке с красным околышем из телеспектакля, также поставленного Эфросом. Его лицо было абсолютно неподвижно. Играл он одними глазами. Глаза были мутные, полуприкрытые тяжелыми веками. И вдруг веки приподнимались, и какой-то неземной, какой-то манящий странный свет зажигался в этих глазах. Зажигался и гас. И во мне, тринадцатилетнем, внутри все замирало от восторга: «Господи, как все точно… как все про меня». Возможно, Даль мог сыграть и в третьем фильме, который я впоследствии полюбил больше всех, но в 1981 году он умер. И главным романтическим героем советского кино стал другой Олег — Янковский.