Заметивший Дракона: Шварцу — 125
21 октября исполняется 125 лет со дня рождения Евгения Шварца: его сказки для театра и кино изменили атмосферу русского XX века и разошлись на цитаты, его интерпретации Перро и Андерсена успешно соперничают с оригиналами, его дневники — образец поздней школы прозаического письма. «Полка» попросила филолога Евгению Давыдову, специалистку по творчеству Шварца, рассказать о его главных произведениях.
Евгений Львович Шварц придумал свой способ не спорить с соцреализмом, но и не следовать канону: «Уж лучше сказки писать. Правдоподобием не связан, а правды больше». Помогло это лишь отчасти: он так и не увидел ни в печати, ни на сцене самые яркие свои вещи — «Голого короля» и прогремевшего уже в перестройку «Дракона». За свой выбор пришлось расплачиваться и репутацией несерьёзного, детского писателя (кажется, в этом заблуждении по сей день пребывает немалая часть академического сообщества), притом что большинство шварцевских пьес написаны для взрослых — с острой сатирой, «фигой в кармане» и литературными играми. Рассказываем о самых ярких его произведениях.
Голый король (1934)
Сказка для взрослых, в которой принцесса и свинопас мечтают пожениться, а злые короли, министры и придворные строят им козни, вынуждая сначала придумывать мелкие хитрости, а потом дойти и до свержения монархии. Впрочем, революционный пафос всё равно не спас пьесу от цензурного запрета: начало 1930-х — время борьбы с формализмом и становления соцреалистического канона, не самый удачный момент для создания сатирической сказки на сцене.
Между тем в злободневности пьесе не откажешь: принцессу хотят насильно выдать замуж за короля, который, проиграв все войны, решил объявить себя и подданных высшей нацией в мире, а потому его невеста должна обладать арийским происхождением. В королевстве жгут книги на площадях, придворные фрейлины ходят строем, а из меню убирают красную рыбу — как идеологически чуждую. Всё это остроумно, легко и нестрашно — не глубокое размышление о фашизме, как в более позднем «Драконе», а карнавальное хулиганство, словно выросшее из советских газетных карикатур. Опираясь на сказки Андерсена («Свинопас», «Принцесса на горошине» и «Новое платье короля»), «Голый король», как видно уже по грубоватому названию, эстетически куда ближе к традициям народной смеховой культуры, средневекового плутовского романа. Пока герой-трикстер обнажает — в прямом и переносном смысле — недостатки самовлюблённого монарха, автор переворачивает с ног на голову читательские представления о сакральности высшей власти. Начиная с «Голого короля» и до последней сказочной пьесы, «Обыкновенного чуда», шварцевские властители будут капризны, инфантильны, по-детски жестоки и простодушны, но главное — по-настоящему смешны. Сильное решение для драматургии 30–50-х годов ХХ века.
Снежная королева (1938)
Детская сказка на всем известный андерсеновский сюжет: девочка Герда отправляется в смертельно опасное путешествие, чтобы вызволить из плена Снежной королевы названого брата. История Андерсена — религиозно-философская притча о борьбе света и тьмы, детской веры и самоуверенного разума. Приключения двух детей вписаны в сюжетную рамку: дьявол-тролль думал посмеяться над Богом, а в итоге лишь оставил летать по свету калечащие душу осколки своего волшебного зеркала. Пьеса Шварца и приземлённее, и веселее: любовь, дружба, верность себе должны победить жадность, злобу и эгоизм. Главный злодей здесь — не мистическая Снежная королева, а придуманный драматургом Советник: капиталист с ледяным сердцем, действующий банальным подкупом и шантажом (его боится даже сам Король: «Он прекратит поставку льда, и мы останемся без мороженого. Он прекратит поставку холодного оружия — и соседи разобьют меня»). Обаятельная особенность пьесы — в том, что вся она построена на игре, и речь не только о фирменных шварцевских каламбурах. В числе персонажей есть Сказочник — одновременно и участник событий, и автор пьесы, и её режиссёр: разрушая принцип четвёртой стены, он прямо общается с залом, анонсируя свой спектакль, но по ходу действия начинает ошибаться в прогнозах — и превращается из автора в героя. Во втором акте Герда оказывается в той же ситуации, что Дон Кихот во втором томе романа: пока она путешествовала, её история обогнала её, и вот уже дети во дворце играют «в Кея и Герду», что не мешает им участвовать и в «настоящем» сюжете. Зритель-ребёнок с удовольствием втягивается в предложенную автором игру. Но Шварц не забывает и о пришедших на спектакль родителях: те из них, кто читал дореволюционные издания Андерсена, могут заметить, что как будто бессмысленная присказка «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре» появляется в пьесе именно в тех местах, где в датской сказке звучали псалмы, слова молитвы и упоминания о Боге. Смыслы, о которых невозможно писать в 1937 году, драматург закапывает под звенящими стеклянными звуками — чем не секретик?