Разудалая биография Федора Шаляпина — жемчужины оперы, изумруда пьянства и бриллианта хождения по дамам
Федор Иванович Шаляпин был музыкантом с большой буквы: он пил, гулял, буянил, увлекался девушками. То есть обладал теми качествами, которые рок-музыка растеряла в 2000-е годы.
Несмотря на то что управляющий московской конторой Императорских театров Сергей Трофимович Обухов шел на службу, он пребывал в благостном расположении духа. Он только что сытно позавтракал, а его усы послушно приняли нужную форму при утреннем туалете. Да и погоды стояли отменные.
Когда Сергей Трофимович зашел в прохладное парадное своей конторы, настроение его благодаря игривым взглядам дам, встреченных по дороге, было еще лучше прежнего. Приглаживая волосы, управляющий степенно проходил анфиладу залов и преодолевал суровые лестничные пролеты, пока наконец не добрался до собственной приемной.
— Всех просителей отошлите до после обеда, а сами через полчаса пожалуйте ко мне с тетрадями, будем отчет составлять.
Седовласый секретарь издал неопределенный звук, означавший, видимо, высшую степень покорности. Но, едва за патроном закрылась дверь, он впился глазами в ее лакированную поверхность. И точно, через считанные секунды из двери раздался душераздирающий вопль, а еще через полсекунды Сергей Трофимович как ошпаренный выскочил из кабинета.
— Это!.. Это что же!.. Спасайтесь!.. — не договорив, Сергей Трофимович опрометью выскочил из собственной приемной. Звук его побега заглушил могучий хохот, раздавшийся из-за огромного шкафа. Секретарь укоризненно покачал головой.
— Негоже, Федор Иванович. Что за шутки детские, право?
Из-за шкафа тем временем вылезла фигура. Знатная, надо признать, фигура. Высокий человек крепкого сложения со светлыми волосами, такими же светлыми ресницами и открытым смеющимся лицом.
— А что, хорошо я придумал? — отсмеявшись, спросил богатырь.
Оба перевели взгляд на распахнутую дверь кабинета Обухова. Там, прямо на столе управляющего, дымилась и плевалась искрами бомба.
— Это я у Коровина краску взял, арбуз обмазал и воткнул в него «монашку». Экая бомба-красавица у меня получилась!
— Шутник вы, Федор Иванович, да за шутку наказать могут. Посмотрим, что вам Сергей Трофимович выговорит.
Но, когда проделка открылась, Сергей Трофимович, уже успевший вернуться из своего позорного бегства на улицу, лишь поджал губы.
— Вам, Федор Иванович, все допустимо...
Так обычно шутил солист его императорского величества Федор Иванович Шаляпин.
Маленькая скважина
То ли в избе душно, то ли в голове жар — не мог разобрать маленький Федя. Он приоткрыл глаза, но в темноте можно было увидеть лишь застенчивый свет лампады, охранявшей угол. Федя ловко засунул руку под ватник, на котором спал, и удовлетворенно вздохнул. Здесь он, миленький. Клавесин. Вот странное дело! Когда он по особому велению судьбы выиграл клавесин, родители строго-настрого запретили приближаться к дорогой игрушке. А Федя рассчитывал наконец выучиться выделывать руками такие же волшебные звуки, как дочь купца Лисицына, жившая неподалеку и имевшая в своем распоряжении фортепьяно. Но куда там! Родители водрузили клавесин на почетное место, и он стоял там — прекрасный и неприступный. Едва Федор касался заветного сокровища, слышался окрик матери или выговор отца, всегда в таких случаях почему-то обзывавшего сына «скважиной». Зато стоило Феде захворать, как его решено было переложить с пола, где он обычно спал, на клавесин. Играть на нем по-прежнему было нельзя, а вот спать — на здоровье.
Первым собственным музыкальным инструментом Федора стала скрипка. Отец поддался на уговоры и купил на «толчке» полуживой агрегат. Едва взяв в руки скрипку, Федя принялся усердно пиликать. Спустя пару минут отец изрек:
— Ну, скважина, если это будет долго, так я тебя скрипкой по башке!
Бате можно было верить. Бил он и Федю, и мать его, и маленьких брата и сестру много и от души. Пил и бил. Впрочем, в Суконной слободе в Казани, где в 1873 году и родился Федя, иного воспитания и не было. Отец Федора, Иван Шаляпин, считался своего рода местной диковинкой. Он был не обычный крестьянин, а грамотный. Каждый день уходил спозаранку на службу и там переписывал важные бумаги. И хотя его старший сын Федя перебывал в нескольких школах и даже на службе у сапожника и скорняжника, Иван Шаляпин прочил его в дворники. Именно эта профессия казалась ему наиболее оплачиваемой и стабильной.
Сам же Федор хотел петь. Он пел, сколько себя помнил. Сначала с матерью. Потом появилась в доме его тетка — выкупленная из борделя красавица Анна с чудным голосом. Пел Федя и на работе, и во время отдыха. Осмысленность это занятие приобрело, когда Шаляпин попал к своему первому учителю, регенту местного церковного хора. Вскоре наравне со служением в храме обыкновенном в жизни двенадцатилетнего Феди появился храм искусства.
В мемуарах «Страницы из моей жизни» Шаляпин описывал свое первое посещение Казанского театра: «Не отрывая глаз я смотрел на сцену... буквально разинув рот. И вдруг, уже в антракте, заметил, что у меня текут изо рта слюни. Это очень смутило меня. Надо закрывать рот, сказал я себе. Но когда занавес снова поднялся, губы против воли моей опять распустились». До этого вечера самым ярким зрелищем в жизни Феди были балаганные выступления местного премьера Яшки Мамонова. Теперь ему казалось, что он познал зрелище совсем иного уровня. Это был роковой момент: гильдия дворников навсегда потеряла Федю Шаляпина.
Голодные дебюты
Остальные события этого периода первого увлечения театром как-то сами собой отступили на задворки. И влюбленность в гимназистку, ходившую уточкой и прозванную Федором Дульцинеей Тобольской, и первая близость с женщиной — красивой, но полусумасшедшей дочерью соседской прачки. Федя закончил обучение в школе, начались скитания по различным службам, преимущественно по писчей части. Нелюбимая работа особенно тяготила Федю оттого, что пение стало невозможным из-за ломавшегося голоса.
Он с треском, а также с хрипами и визгами провалил прослушивание в хор Казанского театра. Вместо Шаляпина взяли какого-то долговязого паренька с окающим говором. Уехав от родителей, Федор плавал по Волге на разных пароходах, подрабатывал крючником. Работа была не из приятных: «В первый же день пятипудовые мешки умаяли меня почти до потери сознания. К вечеру мучительно ныла шея, болела поясница, ломило ноги, точно меня оглоблями избили». Отдыхал Федя в казанском Панаевском саду, где играли оперетку.
Голос его к этому времени вполне восстановился, превратившись в убедительный бас. Как-то вечером один из завсегдатаев сада сообщил Феде, что антрепренер Семенов-Самарский, бывший артист с эффектными нафабренными усами, собирает хор для Уфы. Шаляпин на следующий же день ринулся к антрепренеру. Тот царственно восседал на стуле в своем гостиничном номере в шелковом халате и с обсыпанным белой пудрой лицом. Федя прибавил себе пару лет, назвавшись девятнадцатилетним, и соврал, что знает партии «Севильского цирюльника» и «Кармен». Но чтобы уж наверняка взяли, заявил, что готов работать без жалованья. Такой пыл не мог не импонировать — Шаляпина зачислили в хор, назначили двадцать рублей и даже обещали аванс. Федор не знал, что такое аванс, но интуитивно слово это ему очень понравилось.