ОгонёкОбщество

«Мы продолжаем колонизацию»

Команда исследователей из РАНХиГС изучала особенности деревенской жизни в России и Китае, обнаружив как общие беды, так и характерно российское нежелание их решать. Почему в будущее российской деревни не верят ее собственные обитатели, «Огонек» спросил у соавтора исследования, завлабораторией методологии социальных исследований РАНХиГС Дмитрия Рогозина

Вы вернулись из экспедиции в китайскую деревню и провели масштабный опрос деревни русской. Есть сходство?

— У нас есть общие проблемы. Сотрудничество с Китайским сельскохозяйственным университетом было важно тем, что помогло увидеть ситуацию в сельской местности свежим взглядом, обнаружить универсальные сложности и ограничения в развитии современных деревень. Китайцы свою озабоченность сформулировали максимально точно: приход города в деревню разрушает обоих, создавая «промежуточные» формы жизни, которые гораздо уязвимее просто «городской» или просто «деревенской» жизни. Однако этот приход необратим, и нужно понять, как с ним справляться. Поэтому те же китайцы объявили у себя долгосрочную программу «ревитализации» сел, противопоставив ее «модернизации», которая делает столкновение с городом только болезненнее. У нас стратегического видения того, к какому будущему идет российское село, просто нет. В лучшем случае кажется, что будущее села — это «выход в город», принятие городских правил игры и хозяйствования, но в переводе на русский это все то же отсутствие будущего, конец деревни. Китайским коллегам было очень интересно, как Россия развивает поселения, примыкающие к большим городам, как сглаживает конфликты между территориями. Мы честно говорили, что идем наощупь — и имеем встречный интерес к опыту соседей.

— И как же город размывает село?

— В ходе последнего июльского исследования мы набрали массу интересных примеров. В общем виде ситуация выглядит так: жило-было село, где 3–4 поколения людей оставались на своей территории, чувствовали себя хозяевами земли. Вдруг к ним проложили дорогу, рядом поставили заправку или нефтепровод куда-то пошел мимо — и начались чудеса. Сначала появляется дух Остапа Бендера: мимо плывут деньги, и народ соображает, что можно сделать врезку в трубу, или с ГИБДД о чем-то договориться; потом сообщество чует, что по этой дороге можно уехать, возникают вахтовики. Начинается копирование городского образа жизни в его самых простых, внешних элементах — от любви к долгоиграющему молоку до мечты о работе в «индустрии красоты» (туалеты при этом остаются на улицах). Очень скоро возникает ощущение, что жизнь здесь — временная, и вкладываться в место проживания не стоит. Даже если большинство селян так и не сдвинутся с места, сидят они как бы «на тюках», забывая даже косить огороды. Этих призрачных деревень, население которых поняло, что их образ жизни не имеет никакой ценности в «городской картине мира», в России масса. Впрочем, и в Китае их хватает.

— А как вы проводите границу между селом и городом? Вот дачники, например, они кто? Особенно если живут за городом по полгода и более…

— С делением все очень сложно: есть анклавы городского образа жизни на селе, а есть окраины малых городов — каких-нибудь Великих Лук, Мичуринска, которые существуют совершенно по-деревенски: с печным отоплением, сараями, курами. По-хорошему стоило бы говорить именно об «образах жизни», которые могут воплощаться в разных местах. Но у нас просто нет адекватного и современного «образа деревенской жизни», поэтому обитатель даже самого малого городка не решится назвать себя «человеком деревни». Что касается дачников, то усилия по их интеграции в деревенскую жизнь, как ни странно, в последние годы предпринимает местная администрация. Поскольку количество прописанных людей прямо влияет на бюджет поселения, чиновники идут на разнообразные сделки: обещают людям за переезд и прописку в деревне предоставить какую-то землю на развитие, упростить межевание участка или другой бартер. Конечно, эти процессы заметнее не где-то в Подмосковье, а в более отдаленных регионах. Но они сказываются и на отношении к дачникам: появилась большая группа деревенских, которые к дачникам относятся хорошо.

— Это ведь пример благополучного общения города и деревни?

— Как правило, дачник воспринимается как человек, за которым идут деньги: он создает рынок сбыта «деревенских продуктов», которые самим деревенским уже не нужны, дает способ пополнить бюджет поселения. Но барьер «свойчужой» здесь все-таки ломается с трудом: дачник чаще всего «чужой», и прежде всего потому, что все видят — он приехал сюда не работать, а отдыхать. «Пространство работы» и «пространство отдыха» — всегда что-то вроде разных миров в рамках одного поселения.