На поражение: Довлатову — 80
Сегодня — 80 лет со дня рождения Сергея Довлатова. Человека, сумевшего пронести себя через адские Зону и Заповедник; неудачника, мечтавшего о громкой и заслуженной славе — и не дожившего до неё двух-трёх лет; рассказчика, в чьих анекдотах узнаваемые персонажи живут и действуют более убедительно, чем их обиженные прототипы. По просьбе «Полки» Полина Барскова рассказывает о своём прочтении Довлатова, о том, что он сделал для своего времени и что его книги предлагают сегодняшней литературе.
Помню, как была поражена, когда в академической среде впервые на своё утверждение о том, что Довлатов — моё всё, встретила недоумение: «Kак это вообще может быть? Это же не литература, это так… журналистика!»
На это недоумение я тогда смогла откликнуться только недоумением, чувством столкновения с чужим: для меня двадцатилетней Довлатов был жизненно важным кодом, залогом выживания, мы разговаривали цитатами из него, так узнавали друг друга в толпе, так утешали друг друга в унынии. Я написала о Довлатове сочинение, поступая в университет, откуда его выгнали (ЛГУ — эту аббревиатуру приятель Довлатова Лев Лосев предлагал понимать как глагол), затем на экзамене по современной литературе молодой преподаватель спросил, могу ли я поговорить с ним о Довлатове, — я спросила, сколько часов, он предложил перенести эту беседу в кафе, в инфернальную пышечную, вонь которой нежно окутывала нашу филологическую школу. Однако я блефовала: вряд ли я толком знала тогда, как говорить о Довлатове. Он был нашим языком, нашим осознанием себя: так идущий в тумане не умеет описать туман. Нам, юным ленинградцам девяностых, изгнанным в новый, перелицованный, камуфляжный Петербург, Довлатов предлагал способ хоть какой-то связи с собой и с собственной историей — надо отметить, чудовищной, — будь то жизнь маргиналов, богемы, зэков или эмигрантов, он предлагал нам позицию частного лица, пытающегося очертить вокруг себя меловой круг, отогнать упырей гниющей тоталитарной империи, отличников безлюдья, нелюдь.
Чем же он предлагал защищать себя? Самоиронией, жалостью к павшим, невероятным, любовным вниманием к грязному мусорному потоку бытия.
Позже для меня стало ещё одним поражением, когда я узнала, что Довлатов (по иной версии мифа, его кузен Боря) должен был играть главную роль в «Хрусталёв, машину!» Алексея Германа. По странным причинам оба они, мои герои, мои небожители, мои любимые монстры, всегда казались как-то тесно связанными; трудные, капризные, уверенные в своей исключительности, дети