Коллекция. Караван историйРепортаж
Светлана Немоляева: "Когда мы соединились, было понятно, что это на всю жизнь"
Наша судьба была предопределена. Брат стал оператором, я — актрисой. В театре я встретила Сашу. Он стал моим мужем. Родился наш Шура, который тоже рос среди творческих людей. В общем, шансов стать кем-то другим, кроме как артистом, у него практически не было. Так же у внучки Полины...
Меня провожают по запутанным лабиринтам Театра Маяковского в гримерку к одной из его легенд — Светлане Владимировне Немоляевой. В этот день у нее спектакль «Плоды просвещения». Она отдыхает на диванчике между сценами. Встречу мы много раз переносили — вместо отпуска Немоляева снималась в фильме у внучки Полины Лазаревой, потом в еще одном фильме и еще... Осталась неполная неделя, чтобы побыть на даче в Абрамцево, а потом гастроли, репетиции, спектакли. Такая насыщенная жизнь.
На стенах фотографии из спектаклей. На широком подоконнике — портрет Александра Сергеевича Лазарева. Рядом цветы. А еще чашечка кофе и печенье с конфетами. «Это для меня, — поясняет Светлана Владимировна. — Мои замечательные костюмеры всегда перед спектаклем приносят кофе и конфетки с сушками. Я обязательно должна выпить хоть немножко кофе, чтобы помочь себе, придать силы».
Окно приоткрыто, за ним шелестит старое дерево. Светлана Владимировна ловит мой взгляд.
— Когда я пришла на прослушивание в Театр Маяковского, меня повели по лестнице в гримерную на третий этаж. Там так же, как сейчас, дерево смотрело в окно и шелестели листья. И я почувствовала: меня примут, это мое место. И не ошиблась. Это было в 1959 году.
— В этом году осенью Театру имени Маяковского сто лет. И удивительным образом история театра, первым художественным руководителем которого был Мейерхольд, связана с историей вашей семьи.
— Мейерхольд возглавлял театр всего пару сезонов. Но это не отменяет того, что все действительно чудесным образом сошлось. В один прекрасный день мой папа и Мейерхольд встретились. Случайно. Папа в юности работал в ГУМе, служил там бухгалтером, клерком. Стоял за конторкой, смотрел на еле двигающуюся стрелку на часах и мечтал, чтобы скорее наступило шесть вечера и можно было отправиться домой. Скучал смертельно. И вот начальство дало ему задание: «Володя, ты такой разговорчивый, обаятельный, к нам пришли именитые гости, их нужно обслужить по высшему разряду». Кто пришел — не сказали. Потом выяснилось — Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх. Они искали ткани для костюмов к спектаклю «Мадам Бовари». Папа с удовольствием пошел с ними по ГУМу, болтал, все показывал. Господин и спутница были им очарованы. Папа был голубоглазым, светловолосым, улыбчивым — есенинского типа — и вел себя совершенно свободно. И Мейерхольд сказал: «Приходите в наш театр» — и выписал ему контрамарку на десять спектаклей.
Папа потом рассказывал, что, увидев первый спектакль, просто сошел с ума, заболел театром. Посмотрел все десять постановок, а потом решил изменить свою судьбу и поступил во ВГИК. Учился у Пудовкина на режиссерско-актерском курсе. Стал кинорежиссером. Встретил маму, которая тоже занималась кино. Мы с братом росли в творческой среде, общались с уникальными людьми. Это очень увлекало и, видимо, у нас не было шансов заняться чем-то другим. Брат стал оператором, я — актрисой. Наши судьбы были предопределены. В театре я встретила Сашу. Он стал моим мужем. Родился наш Шура, который тоже рос среди творческих людей... В общем, шансов стать кем-то другим, кроме как артистом, у него практически не было. Так же у внучки Полины. Только внук Сережа немножко изменил траекторию, выучился на продюсера.
— Так одна встреча изменила судьбу целой семьи. Если бы Мейерхольд не дал вашему отцу тот счастливый билет, возможно, все сложилось бы иначе.
— Абсолютно точно. Потому что предпосылок не было. Папа родился в мещанской семье. Его родина — Таганка, московская, старообрядческая, со строгим укладом жизни. Старообрядцы не пили, не курили, соблюдали посты. Кино и театр были для них далекой планетой. Папа был третьим из четырех братьев. Бабушка очень рано овдовела, и всем мальчишкам государство дало образование. Отец окончил коммерческое училище, он очень красиво писал, поэтому-то его и определили в бухгалтерию ГУМа, где его каллиграфия была необходима.
— В Москве столько театров, а вас после окончания института приняли именно в Маяковку, первым худруком которой был Мейерхольд.
— Тоже судьба. Николай Охлопков в том году, когда я показывалась в театры, решил омолодить труппу и взял целую стайку молодежи, в том числе и моего Сашу.
— Когда вы увидели Александра Сергеевича, не возникло предчувствия, что он — это ваша судьба?
— Нет, у меня такого не случилось, потому что я была влюблена в другого человека. Правда мой несчастливый роман близился к закату. С Сашей все началось внезапно. Когда на репетиции «Иркутской истории» он сломал ногу, я стала его навещать, закрутился роман, и мы довольно быстро поженились. И когда мы с ним соединились, было понятно, что это на всю жизнь.
— У вас были предчувствия, когда вы предвидели свое будущее?
— Да, такие прозрения у меня случались нередко, несмотря на то что я блондинка светлокожая и ни на какую цыганку не похожа. Я предчувствовала что-то, буквально как собаки или кошки предчувствуют погоду или какие-то катаклизмы. Это же не специально, просто внутри что-то екает. Часто мне это не нравилось, потому что я ощущала плохое. Когда у нас с Сашей родился Шура, у меня как будто барометр появился по отношению к нему. Я заранее чувствовала, когда сын заболеет. Говорила Саше:
— Смотри-ка, давно он у нас не болел.
Саша на меня кричал:
— Не смей так говорить!
Но на следующий день сын заболевал.
Бывали самые разные предчувствия. Даже очень странные. Вот сейчас я живу на Тверской в квартире замечательного актера Максима Штрауха. В пору советской власти он снимался в роли Ленина и считался великим актером. Он учился еще у Мейерхольда и играл у него в театре. Был философом и очень образованным человеком, связанным со всем миром. Я его называла Екатерина Вторая, потому что он переписывался с Анри Барбюсом, как в свое время Екатерина с Вольтером и со всякими другими знаменитыми личностями. У Штрауха была роскошная библиотека, подписка на все журналы и газеты. Он знал меня с младенчества, так как снимался у моего папы в фильме «Доктор Айболит». Я тоже была на тех съемках, но совсем еще младенцем. И первые шаги сделала в Ялте на площадке буквально у Максима Максимовича на глазах. А когда через много-много лет была принята в труппу театра и стала репетировать Негину в «Талантах и поклонниках», мы соприкасались со Штраухом уже как коллеги. В этом спектакле он изумительно играл Нарокова и очень мне помогал при вводе. Дело в том, что я была уже не первой, а, наверное, пятой или шестой актрисой, которая получила эту роль. Я о ней мечтала, но Мария Кнебель, ставившая этот спектакль, на дух меня не переносила и не хотела, чтобы я играла. Решение о моем вводе принял главный режиссер Андрей Гончаров. Он назло ей настоял, чтобы именно мне роль досталась — любил делать все вопреки. Так и сказал: «Ах, вы ее не хотите? Значит, Немоляева будет играть!»
Штраух вызвался мне помочь: «Я с тобой порепетирую, Света». Я была приглашена к нему домой, в квартиру. Домработница приготовила обед, мы поели, он со мной обсудил роль. Но самое интересное, когда я потом вышла из лифта, почувствовала, что буду жить в этой квартире. По логике этого не могло случиться. Никаких предпосылок. Но именно это и произошло после смерти Максима Максимовича. К 50-летнему юбилею театра мы получили большую преференцию от города — много метров в жилищном отделе горкома. Все ведущие актеры театра — народные и заслуженные — и Армен Джигарханян, и Толя Ромашин, и Женя Лазарев, которые жили или в общежитии, или в коммуналке, получили квартиры. Мы с Сашей жили в своей кооперативной «двушке» далеко от центра и платили за нее серьезные взносы. Вроде бы квартира была, но нам тоже решили улучшить жилищные условия. И на заседании Моссовета произнесли фразу, которую я не забуду: «Пусть Дон Кихот поживет в хорошей квартире». Потому что Сашка тогда не только снялся в фильме «Еще раз про любовь», но и сыграл в «Человеке из Ламанчи». Это был великий спектакль Гончарова. Там играла просто феноменальная актерская троица: Саша — Дон Кихот, Татьяна Доронина — Дульсинея и Евгений Леонов — Санчо Панса.
Вообще, труппа нашего театра всегда была очень сильной. Удивительные люди в ней работали. А какое старшее поколение! Все легенды.
— Я помню, как вы рассказывали про то, как впервые в 14 лет увидели на сцене театра Марию Бабанову. Я ее не видела ни разу на сцене, говорят, она была магической актрисой.
— Вы нашли очень правильное определение — магическая актриса. Ей природа даровала то, что практически никому не дает. Бывают такие личности, которых разгадать никому не дано. От них идут особые флюиды, ты их ощущаешь, но не можешь объяснить. Это ее случай...
У меня киношная семья, и мама, и папа мосфильмовцы. Они обожали кино, были ему преданны. А меня всегда тянуло в театр. Я родилась и жила на Плющихе, садилась на автобус, доезжала до центра и в центре за 1 рубль, за 70 или 80 копеек покупала билет в театральной кассе. Выбирала название, которое нравилось, шла и смотрела что-то наугад. Я прекрасно знала весь московский репертуар и все московские труппы. И вот как-то в 14 лет совершенно случайно взяла билет на «Таню» в Театр Маяковского. Там играла Мария Бабанова. Это первый спектакль с ней, который я видела. Одно из самых сильных впечатлений в жизни — ее выход на сцену. У меня по лопаткам побежали мурашки. Я и сейчас помню это ощущение. Понять и объяснить это немыслимо, но тогда я встретилась с какой-то невероятной тайной, с тем, что рассказать, объяснить и понять невозможно. Она произвела на меня невероятное впечатление и осталась кумиром на всю жизнь. Потом я уже искала ее фамилию в программке. Покупала билеты и уходила, если играла не она. У Марии Ивановны всегда имелись составы, она обязательно кого-то на свои роли вводила. Как я потом узнала, все из-за того, что у нее случались нервные срывы и она могла заболеть даже перед премьерой...
И тоже удивительное совпадение — моей первой большой ролью в Маяковке стала Офелия в «Гамлете». В премьерных спектаклях ее играла Мария Бабанова. Я выходила на сцену в ее черном платье — она тоже была маленькой, изящной, хрупкой.
— Удивительно, а ведь ваш педагог в «Щепке» пугал вас тем, что с вашей внешностью вам будут доставаться только роли простушек.
— Мой педагог Виктор Коршунов действительно довольно резко сказал: «Света, ты должна похудеть. Со своими способностями ты в силах играть что угодно. Но в нынешней форме можешь претендовать только на нюшек с трудоднями из колхоза». Вы посмотрите, какая я в фильме-опере «Евгений Онегин», и все о моей внешности поймете. Я снималась там еще студенткой. Когда на пробах режиссер меня увидел, сказал помрежу: «Не ищи больше никого, я ее беру!» — и процитировал то, как Онегин описывал Ленскому Ольгу: «Кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне». Я обожала сладкое и была толстенькой. Но слова Коршунова меня отрезвили, я похудела. И стала получать роли героинь.
— Вы видели Бабанову в роли Офелии?
— К сожалению, именно в «Гамлете» я ее не видела. Когда пришла в театр, она уже эту роль не играла. Произошел трагический случай. Молотов пришел на спектакль и, когда он закончился, сказал: «Потрясающе! Но почему такая старая актриса играет Офелию?» Бабанова была ровесницей века, ей исполнилось 54 года. Для театров в то время это считалось вполне нормальным, там царила другая эстетика. Алла Тарасова играла в 50—60 лет Анну Каренину. Евгений Самойлов — Гамлета, когда ему было уже за сорок. Возраст никому не казался препятствием, поэтому для Бабановой это стало ударом. Все усугубилось еще и тем, что Охлопков уже на следующий день назначил на место Бабановой другую актрису.
— Когда вы стали с Марией Ивановной служить в одном театре, вы с ней общались?
— Когда мы юной стайкой вчерашних студентов ворвались в театр, другие артисты с нами здоровались, улыбались, но демократичности, амикошонства у нас и в помине не было. Существовали негласные законы. Все знали, что просто так к Марии Ивановне подойти и сказать: «Я бы хотела с вами поговорить» — невозможно. Она была недоступна, недосягаема. И хотя наши грим-уборные находились напротив, я никогда не могла просто постучаться к ней. Но у нее была верная поклонница, которая ее боготворила и буквально посвятила жизнь, — Нина Мамиконовна Тер-Осипян, сама уникальная, не похожая ни на кого актриса. И я просила Нину Мамиконовну устроить мне свидание с Марией Ивановной Бабановой. Аудиенции я ждала месяц. Приняла она меня дома, хотя могла бы просто пригласить в гримерную. У нее был потрясающая квартира рядом с МХАТом на улице Москвина, теперь это Петровский переулок. Старинная мебель, картины великих мастеров. Помню, как она мне открыла, я вошла. Полумрак. Горел нижний свет, какие-то торшеры, лампочки. Мария Ивановна была в халате электрик, такого ярко-синего цвета. Ей, блондинке, очень шло. И свет был так рассредоточен, что копна золотых волос на голове сверкала как нимб. Она села, посадила меня напротив и сказала: «Что ты хочешь, девочка?» Она, мне кажется, даже не знала моего имени и называла то девочкой, то деткой. Я извинилась, что буду говорить на болезненную для нее тему. Сказала, что играю Офелию, у меня не получается и я прошу у нее помощи и совета, потому что меня выкинули на сцену после четырех репетиций, и я запуталась. Сначала играла в полном восторге и думала, что получается блестяще. А потом ко мне пришло осознание, что я делаю что-то не так. Она уточнила: