Коллекция. Караван историйКультура
Рубен Симонов: «Для деда Москва была усыпана красивыми женщинами как бриллиантами...»
Все в нашей квартире осталось в неприкосновенности со времен деда, Рубена Николаевича Симонова. В спальне по-прежнему стоит резная кровать из Михайловского дворца. Кто знает, может, именно на ней задушили императора Павла? На кухне живы "холодильник" — полочки с форточкой — и мраморный столик для умывания с бронзовым краном. Только недавно я разобрал чемоданчик деда, который все эти годы стоял в прихожей...
— Чемоданчик был им заготовлен на случай ареста. Там лежали сухари, зубная щетка, зубной порошок, носки и смена белья.
Многие судачили о том, что Рубен Николаевич редкую ночь проводил дома: бильярд, рестораны, карты, женщины. Наверное, когда тебя в любой момент могут арестовать, хочется испытать как можно больше удовольствий...
И потом, это было не столько гуляние, сколько скорее наивная попытка не находиться дома в два-три часа ночи — время интенсивных арестов. Именно ночью «черный воронок» приезжал за своими жертвами, поэтому дедушка каждый день возвращался домой где-то часов в пять утра.
В то время обязательно подписывали письма против какого-нибудь деятеля культуры, например Мейерхольда. Так вот, ни под одним подобным письмом вы не найдете подписи Рубена Николаевича. Героизм был уже в том, чтобы избежать этого момента, исчезнуть. Он и уезжал — в Барвиху, в Узкое... Дома старались не говорить на скользкие темы, телефоны прослушивались. Помню, в шесть утра раздавался звук в телефонной трубке «Дз-зинь» — это включали прослушку, и только где-то в два ночи ее отключали: «Дз-зинь».
— Но ведь ни один театр не обошелся без потерь в сталинское время...
— А в Театре Вахтангова не был репрессирован ни один человек. Конечно, в этом заслуга и Анастаса Ивановича Микояна, большого друга Симонова.
Двадцать второго июля 1941 года, когда вахтанговцы еще не успели уехать в эвакуацию, в здание театра попала бомба. Немцы метили в Министерство обороны, но промазали. Сталин, который каждый день проезжал по Арбату и никогда не останавливался, увидел руины театра и вышел из машины. «Сделаем новый фасад», — сказал он и уехал. Фасад с колоннами восстановили уже после войны.
Театр эвакуировался в Омск. Комитет по делам искусств при Совмине предложил товарищу Сталину: «Здание все равно разбомблено, а поднимать культуру надо! Поскольку вся промышленность выехала за Урал, надо как-то поднимать искусство и культуру в Зауралье». Была подготовлена бумага о том, что Театр Вахтангова после эвакуации не вернется в Москву, а из Омска переедет в Новосибирск на постоянное место жительства. Анастас Микоян, присутствовавший в кабинете Сталина, молча выслушал этот доклад. Он не мог напрямую возразить вождю, поэтому сказал: «Очень правильно! — сделал значительную паузу и добавил: — И Третьяковскую галерею давайте туда же вышлем!» Сталин улыбнулся, погрозил ему пальчиком, и вахтанговцы вернулись в Москву.
Умелый царедворец Анастас Микоян умудрился уцелеть при всех правителях, недаром о нем ходила частушка: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Однажды он спас деда от смерти. Рубен Николаевич собирался вместе с Михоэлсом ехать делегатом на театральную конференцию в Минск. У дедушки на руках уже был билет на поезд. Вдруг буквально перед отъездом раздается звонок Микояна: «Не надо ехать в Минск. Вы нужны здесь на правительственном концерте. К вам сейчас заедет критик и заберет ваш билет». Они понимали друг друга без слов. Видимо, Микоян все знал и предупредил деда. А критика вместе с Михоэлсом грузовик буквально вдавил в ворота.
— В Москве тех лет было сильно армянское землячество?
— Я еще застал то время, когда раз в месяц обязательно собирались компанией у скульптора и художника Николая Багратыча Никогосяна, у Анастаса Ивановича, у его брата Артема Микояна, знаменитого конструктора «МиГа», у певца Павла Лисициана, у маршала Баграмяна, у архитектора Каро Алабяна, супруга Людмилы Целиковской, актрисы Вахтанговского театра.
— С чего начинался Театр Вахтангова?
— Вахтанговцы прежде всего были единомышленниками. В 1922 году, успев поставить всего три, но гениальных спектакля — «Свадьбу» по Чехову, «Чудо святого Антония» и «Принцессу Турандот», основатель театра Евгений Вахтангов умер. И актеры смогли, оставшись без главного руководителя, сплотиться и провести этот огромный корабль между рифами. Не позвали никого со стороны к себе «на царство», хотя многие вызывались помочь. Следовали завещанию Учителя: «Если со мной что-нибудь случится, не расходитесь. Постепенно среди вас найдется лидер». И действительно, в 1939 году театр возглавил их товарищ Рубен Николаевич Симонов. А до этого все действовали одной командой, помогая друг другу; бывало, на одном спектакле работало до шести режиссеров.
Когда не стало Евгения Богратионовича Вахтангова, вахтанговцам было чуть за двадцать (это сейчас мы говорим — Щукин, Мансурова, Орочко, Толчанов!). Какая труппа сегодня может позволить себе в центре Москвы неподалеку от театра отстроить кооперативный дом на свои деньги? Сколько концертов надо было дать, чтобы заработать такие средства! Конечно, им помогли и власти, выделив довольно большой участок. Дому, который построили вахтанговцы, более семидесяти лет. Во дворе был теннисный корт: как и полагалось — насыпной, грунтовый, многослойный, только для жителей дома. Это была совершенно закрытая территория. Потом, в тридцатые годы, кто-то из жильцов ближайших домов «стукнул»: «Безобразие! Бегают вдвоем в трусах по большой площадке с мячиком». Когда рядом построили школу, теннисный корт отдали под футбольное поле.
— Дружили ли два первых театра страны — МХАТ и Вахтанговский — или постоянно соперничали?
— Первым театром считался МХАТ, а Вахтанговский был третьей студией МХАТа. Первые же заграничные гастроли вахтанговцев с треском провалились. МХАТ даже выслал им в Париж деньги на обратную дорогу. Видимо, не было сборов. Белоэмигранты, бежавшие из России, освистывали спектакли советских гастролеров.
Дед мой был необыкновенно дружен с Борисом Ливановым, актером МХАТа. Они любили погулять на славу, покутить. Однажды возвращались откуда-то из гостей. Сани быстро неслись по зимней ночной Москве. Наконец возница затормозил у ворот нашего дома на Арбате. Ливанов, проснувшись, сказал: «Рубен, приехали». Но деда в санках не оказалось. Слава богу, перед этим выпал снег. Они вернулись назад по санному следу и обнаружили мирно спящего у обочины Симонова. Оказывается, по дороге он выпал в сугроб и благополучно торчал оттуда ногами вверх. Дед открыл глаза и спросил Ливанова: «Что, уже кофе подают?»
Есть еще одна история, связанная с мхатовцами. Однажды Рубен Николаевич пригласил к себе в гости целую компанию актеров МХАТа и... забыл об этом. Гостей принимала моя бабушка Елена Михайловна. Все замечательно гуляют без хозяина: рояль, гитара, застолье, а Рубена Николаевича все нет и нет. И вот когда услышали, что он подъезжает, Ливанов предложил: «Ребята, давайте его разыграем. Прошу всех мужчин снять нижнюю часть туалета и продолжать веселиться как ни в чем не бывало».
Дед с порога принялся извиняться: «Друзья мои, простите, пожалуйста, совершенно вылетело из головы...» На последнем слове он вдруг осекся: все мужчины без брюк! Но самое главное — этого конфуза никто не замечает: ни прекрасно одетые дамы, с которыми вальсировали кавалеры, ни его жена. Все как обычно: кто-то играет на рояле, кто-то на гитаре, кто-то целует дамам руки, но... в трусах и носках! Дедушка подошел к бабушке и тихо произнес:
— Леля...
— Что такое, Рубен? — удивленно спрашивает она.
— Нет-нет, ничего... — поторопился он ответить. — Все в порядке... Это со мной что-то.
И после этого долгое время не брал в рот спиртного, решив, что этот случай — предвестник белой горячки.
Что же касается главенства театров, то, извините, едва ли не первый образ Владимира Ильича Ленина на сцене был создан вахтанговцем Борисом Васильевичем Щукиным. В погодинской пьесе «Человек с ружьем» принимал участие и мой дед Рубен Николаевич. Он поставил спектакль и играл в нем Сталина. Там была сцена с участием Сталина и Ленина. И именно эту сцену в 1937 году, ни много ни мало по желанию Сталина, было предложено сыграть на правительственном концерте. Концерт в честь двадцатилетия советской власти должен был состояться в Большом театре. На торжественном мероприятии присутствовал и Сталин — в царской ложе. По легенде, этот спектакль он уже видел и весьма одобрительно о нем отзывался.
Жена Щукина, актриса Шухмина, загримировала Бориса Васильевича и Рубена Николаевича у нас дома, благо Щукин был нашим соседом. Специально из театра привезли костюмы. И вот они оба в полном гриме вождей пролетариата садятся в симоновскую машину «Форд-А», чтобы ехать на концерт. Моя бабушка специально сшила занавесочки на окна автомобиля, чтобы не видно было, что едут Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович. Сергей Георгиевич, наш шофер, подогнал к подъезду фордик, и «вожди» быстро туда юркнули. Задернув бабушкины занавесочки, поехали к Большому театру.
Театр усиленно охраняли. У служебного подъезда машину затормозил милиционер в пробковом шлеме. Быстро козырнул и принялся орать на шофера: «Куда прешь? Сюда сейчас Сталин приедет, а ты со своей таратайкой...» Вытащил шофера из-за руля и стал чуть ли не ногами пинать. Тогда Симонов говорит Щукину — оба сидят на заднем сиденье за занавесками:
— Боря, по-моему, Сереже надо помочь. Что-то этот милиционер уж больно распоясался.
Щукин подмигивает:
— Ты начни, а я уж потом...
Дед отдергивает занавесочку и обращается к милиционеру с грузинским акцентом:
— Дарагой товарищ! Можно вас папрасить на минутачку... Падайдите сюда. — Тот вытягивается во фрунт и на ватных ногах движется к «товарищу Сталину». Симонов прищуривается и ласково продолжает: — Вы хоть панимаете, что останавливая автомобиль, облегчаете покушение на меня?
Милиционер стал по струнке:
— Иосиф Виссарионович, я, наоборот, стою здесь, чтобы предотвратить...
— Нет, вижу, вы не панимаете, — голос Сталина приобретает знакомые стальные нотки. — Я ведь специально еду на простом автомобиле и без охраны, чтобы дезориентировать врагов. — Милиционер стоит ни жив ни мертв. — Это бальшая палитическая ашибка, — укоризненно покачал головой Симонов.
— Простите, я не знал, меня не предупредили... — залепетал бедный страж порядка.
— Ну ладно, я вас прощаю, но не знаю, что по этому поводу думает Владимир Ильич...
Щукин, который во время диалога сидел прикрывшись ладонью, на последней реплике оторвал ото лба руку и выбросил ее вперед знаменитым ленинским жестом:
— А с вами, батенька, я поговорю попозже!
Это выступление окончательно добило милиционера. Он как стоял, так и рухнул плашмя на тротуар.
Но это еще не финал истории. Друзья отыграли концерт. Тут в гримерную вошел человек в кожаном пальто: «Симонов и Щукин! В ложу к Сталину!» По дороге дедушка успел шепнуть: «Ну что, Боря, по-моему, мы с тобой доигрались».
Когда они вошли в ложу, Сталин даже не повернулся в их сторону. Так и остался сидеть вполоборота, попыхивая трубкой. Выдержал паузу, выпустил дым и наконец сказал: «Слышал о вашей хохме с милиционером. Так вот. Он лежит в Кремлевской больнице. Палата номер шесть. Можете его навещать».
«Кремлевка» располагалась очень кстати недалеко от Вахтанговского театра. Сталинское «можете его навещать» было воспринято как прямое указание к действию: друзья договорились ходить к потерпевшему через день. А с милиционером все оказалось серьезно и надолго. Его поместили в отдельную палату со звукоизолирующими мягкими стенами. Держать больного, который через каждые пятнадцать минут повторяет: «А тут мне Сталин и говорит...» или «А Владимир Ильич, перебивая Сталина, ко мне обращается...», в общей палате посчитали опасным. На дворе-то 1937 год! А Ленин умер в 1924-м. Крыша у бедного съехала на очень опасной в то время почве.
Словом, шутка обернулась для нашей семьи и семьи Щукина серьезным финансовым кризисом. Все деньги от концертов шли на витамины спятившему милиционеру, у которого, видимо под действием уколов, разыгрался зверский аппетит. После лечения он, как говорится, очнулся от потрясения. «Вожди» и милиционер очень подружились.
— Сталин, как известно, был большим театралом. Часто ли он посещал Вахтанговский театр?
— Справа, если смотреть со сцены, размещалась его ложа. Когда ставили спектакли, то все мизансцены строились чуть-чуть вправо по диагонали. Сохранились даже фотографии, на которых видно, что актеры играют не в зрительный зал, а на сталинскую ложу.
Дедушка мне рассказывал историю о том, как однажды Сталин пришел на спектакль «Фельдмаршал Кутузов». В нем совершенно гениально была поставлена сцена Бородинского сражения. Вначале шла первая шеренга солдат, раздавался залп, они падали, через нее перешагивала новая. Опять залп. И эта шеренга падает. Третья в это время отбегала назад... Создавалось ощущение, что наступает колоссальная наполеоновская армия. Прямо у сцены, за кулисами, стояли пиротехнические ящики, которые поддавали дыма и имитировали выстрелы и взрывы.
Так вот, перед спектаклем все бутафорские ружья статистов тщательно проверили, даже деревянные: нет ли диверсии. Первым за сценой появился начальник охраны товарища Сталина и грозно поинтересовался:
— Что за ящики стоят?
Ему надлежало сидеть за кулисами напротив сталинской ложи.
— Вам здесь нельзя... — попытался объяснить ему помреж, но тот его прервал:
— Я сам знаю, где мне сидеть!
Помреж не унимается:
— Вы понимаете, это опасно...
Тогда человек с портупеей схватился за пистолет:
— Уйди!
Уселся на ящик и приказал его не беспокоить — с этого места открывался чудесный обзор ложи вождя.
Когда началась сцена Бородинского сражения, ящик под охранником, естественно, рванул. Он как сидел, так и остался в той же позе, только... без сознания. Когда его привели в чувство ваткой с нашатырем, первое, что он спросил, едва открыв глаза: «САМ жив?» Испугался, что проморгал покушение на вождя и теперь останется не только без работы, но и без головы.