Мальчик не хочет разговаривать, но, кажется, он что-то видел и что-то знает

СНОБМать и дитя

Энджой. Мальчик, который молчит

Случай на стыке психологии и психиатрии. Мальчик не хочет разговаривать, но, кажется, он что-то видел и что-то знает

Катерина Мурашова

dd0db60f599b4693ef662d4085c349f90c9e339d67bb171e8eaeb8faa57417d7.jpg
Иллюстрация: Veronchikchik

Позвонил дальний знакомый, который когда-то очень давно был металлургом, потом в перестройку переучился на психолога и много лет работал по каким-то западным программам. Сейчас вроде бы помогает детям и подросткам, попавшим в трудную жизненную ситуацию.

Мы с ним несколько лет не виделись и не разговаривали.

— Катерина, вы можете посмотреть мальчика? Очень нужно. Я вас очень прошу.

— Если мальчик с семьей придут ко мне в поликлинику, то вполне могу. Сейчас гляну, что у меня есть на следующую неделю.

— Семья не придет, она в Забайкальском крае, в 300 километрах от Читы.

— Далековато, — согласилась я. — А как его-то сюда занесло?

— Мы планируем лишать их родительских прав за ненадлежащее исполнение и оставление в опасности и в дальнейшем, возможно, передавать мальчика под опеку. Сейчас он в приюте «Ромашковый луг». Я сам с ним приду.

— Поняла. Мальчик сложной судьбы. А что от меня-то нужно? Опыта выдачи заключений для суда у меня нет, я даже и не уверена, что формально имею право…

— Нет-нет, речь не об этом. Тут у нас свои эксперты. Нам сейчас нужен независимый взгляд, чтобы понять, что, собственно, с этим ребенком происходит. Может быть, психиатрия или задержка, или органика… Вы сами понимаете, что для перспектив передачи под опеку это имеет принципиальное значение. Детей с неврологией или даже органикой сейчас в общем-то берут. А вот психиатрический диагноз…

— Окститесь, коллега! — удивилась я. — Чтобы диагностировать психиатрию, нужен психиатр!

— Уже были психиатры, в том-то и дело. Три штуки. С одним из них он просто отказался разговаривать. Молчал как рыба. Тот сказал: все очень плохо, надо в психиатрическую лечебницу на обследование. Со второй он что-то отвечал, странное и по большей части невпопад — я при этом присутствовал. Она сказала: тяжелое нарушение развития, усугубленное множественной неврологией и плохими условиями жизни. С третьей он поговорил наедине, и она сказала, что по ее части он совершенно нормален. Вообще ничего, кроме очевидных логопедических проблем и педагогической запущенности.

— Что вам мешает ей поверить?

— Да многое. Вы сами увидите.

— Расскажите мне предысторию. Как мальчик попал в ваше поле, вообще в Петербург.

— Он сбежал из дома больше полугода назад. И самостоятельно добрался сюда.

— Из Читы?!

— Да, из Читы. Нам его передали из милиции, мы пока поместили его в приют.

— Семью вы, как я понимаю, нашли?

— Да. Там что-то вроде поселка или небольшого депрессивного городка. Мать, отчим и еще три ребенка еще от двух отцов. Наш — старший, на момент побега ему было 12, сейчас 13. Отчим мальчика бил. Судя по всему, они заявили о пропаже старшего сына через пять недель после его фактического исчезновения, когда заинтересовались из школы.

— Он учился в школе? В какой?

— Со школой мы тоже связывались. В поселке нет коррекционной школы, поэтому он ходил в обычную, хотя изначально ему вроде было показано коррекционное обучение. Он часто пропускал занятия, и это на самом деле не первый его побег. Но, пока он был маленький, ловили его быстрее и сразу возвращали в семью. Школа прислала нам очень обтекаемую характеристику, явная цель которой — снять с себя всякую ответственность. Была еще отдельная приписка от совсем старенькой (49 лет педагогического стажа) учительницы географии: «Мальчик хороший, умный и любознательный, в хороших условиях может вырасти полезным членом общества».

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Открыть в приложении