Дилетант18+

Томас Манн

Портретная галерея Дмитрия Быкова

1.

Томас Манн стал главным европейским писателем ХХ века — в силу двух своих особенностей, каждая из которых по отдельности ведёт к большим неприятностям, но в совокупности они вознесли его на пьедестал. Первая — способность определять главную тенденцию века; вторая — умение бурно увлекаться и так же бурно раскаиваться. Манн не обладал проницательностью своего старшего брата Генриха, который обошёлся без шовинизма в 1914 году и без иллюзий насчёт Америки после Второй мировой войны. Ну и без Нобелевской премии он тоже обошёлся. Энергия заблуждения, в терминологии Толстого, великая вещь.

Некоторые оптимисты сегодня считают, что России нужен свой Томас Манн (оптимисты — потому что пессимисты вообще не думают, что России кто-либо нужен и что сама она кому-то ещё понадобится). Это было бы в самом деле отлично, если бы она сумела написать своего «Доктора Фаустуса», и, в принципе, есть о ком его написать — хоть об Иване Ильине, хоть о любом из талантливых имперцев; и со способностями видеть главную тенденцию всё очень неплохо, а вот с умением искренне заблуждаться и так же искренне каяться — никак. Можно написать отдельную большую работу о том, почему в России так мало людей, в чём-либо убеждённых; почему она вообще не идеологическая страна, а потому искренних патриотов в ней раз и обчёлся. В России фашизм имеет другую природу — это не вера в свою национальную исключительность, не фанатичная любовь к Отечеству, а наслаждение аморальностью в чистом виде, радостная готовность сбросить оковы цивилизации. В Германии был изрядный процент людей, искренне убеждённых в том, что Германия не Европа, что ей нужно здоровое варварство и так далее. Не только Томас Манн, художник par excellence, а и философы вроде Хайдеггера впадали в это прельщение. Русская проблема именно в том, что патриоты тут ни разу не философы, у них нет убеждений, а есть желание поучаствовать в оргии. Русский фашизм имеет эмоциональную, сексуальную, оргиастическую природу — вот почему из германского получился «Доктор Фаустус», а из российского ничего не получится. И, думаю, при желании его смогут повторить.

2.

Томас Манн прославился первым же романом «Будденброки» — отчасти символистским и тоже пророческим, ибо в нём предсказан и, если угодно, основан один из главных жанров ХХ века: это роман семейного упадка. Однотипны не только фабульные схемы этих сочинений (прочные основательные предприятия дедов, сомнения детей, вырождение внуков), но и структура их названий: жанр плюс фамилия или только фамилия. В эту схему вписываются не только «Господа Головлёвы», «Семья Тибо», «Сага о Форсайтах», «Братья Лаутензак», «Дело Артамоновых» — но и «Семья Ульяновых». Расстановка персонажей та же самая: среди детей обязательно есть красавица, чей бунт выражается в бурной и трагической любовной жизни, и интеллектуал (или чудак), не желающий продолжать дело отца. В семье Ульяновых таким бунтарём был Володя, разваливший в итоге всю страну — а всё-таки больше всего похожий на отца, унаследовавший и его титаническую трудоспособность, и слабые мозговые сосуды.

Но нас интересуют сейчас не «Будденброки» и даже не сложная семейная история самих Маннов, в которой есть место всяким подавленным страстям, и гомосексуализму, и инцесту, и всё это отразилось в творчестве Томаса («Смерть в Венеции» со страстью фон Эшенбаха к итальянскому подростку Тадзио, страсть брата и сестры в «Избраннике»). Мы не уделим никакого внимания самому объёмному труду Манна — тетралогии «Иосиф и его братья». Нас будут интересовать лишь его отношения с главной загадкой ХХ века, а именно с фашизмом. В 1914 году Томас Манн приветствовал войну, осуждал пацифизм и радовался тому, что Германия наконец возвращается к себе истинной. В этом осуждении растлевающего влияния цивилизации он был не одинок — пафос «Заката Европы» Шпенглера при всех оговорках сводится к тому же, а Хайдеггер вообще был правее нацистов, просто хорошо умел шифровать свои работы (желающих прочесть наиболее рациональное изложение его взглядов отсылаем к работе француза Иммануила Фэя 2005 года — по крайней мере, становится понятно, за что его так пропагандирует Дугин; у нас эта книга Фэя не переведена, а жаль). Манн примечателен тем, что очень откровенен. «Рассуждения аполитичного» у нас тоже долго не переводили, чтобы не портить реноме писателю-антифашисту, — но Никита Елисеев, критик, библиограф и знаток немецкого, в начале нулевых их перевёл для личного удовольствия и дружеского пользования; часть этого перевода попала в сборник Манна в серии «Мой ХХ век», а потом книга и полностью вышла в переводе Екатерины Шукшиной. Никита Елисеев откровенно объясняет, что заставило его без договора и гарантий публикации взяться в конце ХХ века за труд по переводу «Рассуждений»: «Мне было важно вытянуть всю цепь, чтобы русскому читателю стало понятно: вот поэтому “грабительский мир” был воспринят Томасом Манном как братский союз двух антизападных, антибуржуазных наций. Мне было важно сломать стереотип. Для нас Германия — типичный Запад, типичная Европа, бездушная, механистическая цивилизация, Ordnung, Kant и Krupp, а Томас Манн описывает Германию антизападной, восточной страной, страной добуржуазной, бюргерской Gemuetlichkeit и феодального, рыцарского Drang’а.

К тому же меня увлекла и вовсе безумная, бредовая идея. Этот телячий восторг от предстоящей “нам” (вместе с Россией) войны против цивилизованного, буржуазного Запада показался удивительно сходственным со “скифским” восторгом Блока. Мне показалось, что передо мной один и тот же социально-психологический тип: интеллигент на переломе времён, своего личного и исторического. Или, скажем так, интеллигент в пору глобализации; нет, всё это слишком сложно. Может быть, мне было просто приятно почувствовать себя умнее, чем Томас Манн?»

Ну, не умнее, а резистентнее, скажем так. Устойчивей к хтоническим соблазнам, к радостям ресентимента, к той гиперкомпенсации, которой вечно утешаются отверженные. В силу разных причин Россия и Германия как раз чувствовали себя отверженными, неправильными, презираемыми — и Манн предавался расчёсыванию этой язвы с горячечной страстью. Я буду тут много цитировать, потому что он всё очень хорошо сформулировал, это прямо как сегодня написано и здорово помогает понять, каким образом целые страны вдруг на ровном (казалось бы) месте сходят с ума. Правда, мы всё это уже читали в изложении Константина Федина, чей Курт Ван в «Городах и годах» в бреду августа четырнадцатого прямо так и шпарил по Томасу Манну: «Нация, герр Майер, нация, народ! — крикнул в окно Курт. — Бывают случаи, в которых думать нельзя. Вы меня простите, герр Майер, но вам дали пощёчину, а вы философствуете».

«...Противостояние, вокруг которого я пытался построить свою книгу, — из трусости оболганное, многажды оспариваемое и всё же бессмертное противостояние музыки и политики, германства и цивилизации. Политический дух в качестве демократического Просвещения и “человеческой” цивилизации не только психологически настроен против немцев, но и с необходимостью политически враждебен Германии всюду, где он правит бал. Историки ещё продемонстрируют нам, какую роль в духовной подготовке и действительном развязывании мировой войны, войны “цивилизации” против Германии сыграли интернациональноемасонство и всемирные ложи вольных каменщиков. Враг Германии в наидуховнейшем, наиболее соответствующем инстинкте, ядовитейшем, смертельнейшем смысле — “пацифистский”, “добродетельный”, “республиканский” ритор-буржуа и fils de la Revolution (сын Революции), этотприрождённыйчеловектрёхпунктов (Свободы. Равенства. Братства)… (Дальше там две страницы многословной и чисто поэтической критики демократии и парламентаризма. — Д. Б.). Мы, немцы, вовсе не общественный народ; мы не находка для вульгарных психологов. Я и Мир — вот объекты нашего мышления и творчества, а вовсе не та роль, которую Я видит приготовленной для себя в обществе, вкупе с математически-рационализированным Миром, каковые образуют материал для французских романа и театра — или ещё позавчера образовывали. Мы даже не подозревали, что под прикрытием миролюбивых интернациональных связей в открытом Богу мире ненависть, неутолимая смертная ненависть политической демократии, масонско-республиканского ритора-буржуа образца 1789 года, направленная против нас, против нашего государственного устройства, нашего духовного милитаризма, духа порядка, авторитета и долга, занималась своим проклятым делом… Итак, я полагаю, что сейчас наступила всеобъемлющая ясность относительно того, что духовные корни этой войны, которую с полным на то правом называют “немецкой войной”, обнаруживаются во врождённом, историческом “протестантстве” Германии; и что сама эта война означает новый взрыв великолепной, как полагают многие, последней, древней немецкой борьбы против духа Запада, или борьбы римскогомира противсвоевольной Германии».

Ну и вот так 600 страниц. Все эти тяжеловесные штампы — ненависть к рассудку, любовь к музыке (без чёткого объяснения, что вкладывается в этот расплывчатый термин; если вы наш, вы понимаете, а если не наш, то вам не объяснишь). Демократия — торжество буржуазности и цивилизации, немецкий дух — торжество культуры, которая цивилизации противостоит. Нас всегда все ненавидели и никто никогда не понимал; все желают нашего унижения. Настоящий нигилизм не в террористах Востока (они как раз духовные консерваторы и нам близки), а в буржуазном духе свободы и равенства.