Гигиенические истории
С привкусом керосина и французским ароматом хлорки
Ванная минус. Функционализм безжалостный и беспощадный
Ереванская квартира бабушки Жени на улице Пушкина, 37 [знаменательные цифры в жизни (?!) поэта] обладала всеми архетипическими достоинствами коммунальной квартиры – отсутствием удобств и неуживчивыми соседями.
За неимением иных, по скудности 1920-х годов, дом был построен из экологических материалов – камня и дерева – в стиле аскетичной анти-эстетики и в полном соответствии с идеями радикального европейского функционализма, сводящего жизнь до сурового эксперимента выживания. Обученный в Швейцарии архитектор Баграт Аразян придумал дом с большими, слишком большими для жаркого южного города ленточными окнами в пять створок, непримечательным фасадом из серого шершавого цемента, неудобный во всех мыслимых смыслах. Эстетические уступки армянскому стилю начинались цоколем из рустированного камня и неожиданно продолжались со двора старо-ереванскими деревянными балконами, стыдливо спрятанными за кулисами фасада и украшенными пилеными фигурными плашками-решетками. Время несоответствия желаний и технических возможностей привело к тому, что квартиры отапливались дровяными стенными печами. И здесь странности множились, так как подход к печи был только у соседа, и нам приходилось отапливать комнату печкой-буржуйкой. То же – с ванной. Помещение было, но вода не была подведена.
Солнечные ванны с видом на Арарат
Балконы нашего третьего этажа смотрели на гору Арарат. Бабушка Женя ставила на балконе большой оцинкованный таз, наполняла его водой. Вода нагревалась горячим южным солнцем, и я, трех-четырехлетний дошкольник, принимал ванны, которые по понятной причине называл «солнечными». В таз запускался вырезанный из деревяшки кораблик (Ноев ковчег?), и я наблюдал Арарат, воображая себя великим (большим) путешественником, покорителем библейской горы. Такая картина составляла естественную декорацию начальных лет моей жизни.
Помывка в эстетике паровозного депо
Баня № 1 на улице Маркса находилась рядом с площадью Степана Шаумяна, садом Коммунаров и парком Кирова. Центр Еревана, закольцованный проспектом Ленина и площадью Ленина (намеренный лексический повтор!), – воплощенная модель идеального социалистического города. Правда, гармония говорящей картинки места и смысла создавалась на руинах: сад Коммунаров прежде был Английским садом, площадь Шаумяна с заглавным памятником построили на месте разрушенного Русского православного Никольского собора псевдовизантийского стиля, а на строительство бани пошли камни от разрушенной армянской церкви Сурб Погос-Петрос (Святых Павла и Петра) VI века, взамен которой был возведен кинотеатр «Москва». Так топографией и топонимикой лишили граждан искушения, помывшись, помолиться-перекреститься.
Унылая конструктивистская архитектура бань – в строку с фабриками-кухнями и домами-машинами для житья – по мысли ее создателя, главного архитектора Еревана Никогайоса Буниатяна, олицетворяла технизированный процесс упорядоченной помывки населения. Буниатян, выпускник Петербургской Императорской Академии художеств, владел широкой стилистической палитрой от модерна, замешенного на палладианской неоклассике, до конструктивизма, недаром годами преподавал во ВХУТЕМАСе.
Огромный гулкий зал, убогий минимализм которого скрадывался влажной туманностью пара, напоминал локомотивное депо. Картину дополнял звуковой ряд – паровозное пыхание кранов в созвучии с цоканьем деревянных сандалий-наликов (от слова нал – подкова). Налики вполне подошли бы и по стилю, и по технологичности в комплект к прозодежде Родченко и Степановой, всего-то колода-платформа с прибитой гвоздями брезентовой лямкой-перетяжкой.
Архитектуре конструктивизма пришел конец в буквальном смысле. Бани № 1 до неузнаваемости перестроили в 1990-е годы, открыли рынок золота, наверное, отмывали деньги.
Античная мыльная трагедия в советском полисе
Наш сосед по коммунальной квартире, нареченный с рождения благородным английским именем Альберт и с присвоенным бабушкой Женей прозвищем Булгур (здесь бабушка сыграла на понижении пафоса) за пристрастие к кушанью из дробленой пшеницы, стал жертвой особой разновидности вора – банного. Ненадежные и по виду и по сути замки банных шкафчиков лишь усиливали искушение похитителя одежды. Альберт вернулся домой в образе героя греческой трагедии без брюк и обмотанный белой простыней. С тех давних пор эта картина повторяется в моих страшных снах, где сосед Альберт – это я.
Банная аристократия
В номенклатуре банного хозяйства была своя аристократия – кисачи́, мастера натирания, потирания и растирания тел жесткой ковровой рукавицей-кисо́й, набитой мыльной пеной. Кисачи вносили определенный диссонанс в конструкцию голого банного равенства отсылкой к восточной традиции старых армянских бань. Впрочем, глядя на этих гордых, надменных намывальщиков тел, осознавалось, что бинарная оппозиция «раб – господин», «эксплуататор – эксплуатируемый» слишком проста, скорее верна формула «два в одном» однородной и при этом нерастворимой дисперсной субстанции.
Купание в стиле Энгра
Бани Ионнисяна, куда ходила вся семья бабушки, располагались недалеко от родового дома. Дом снесли при строительстве на площади Ленина гостиницы «Армения» в 50-е годы. Жили мы уже на улице Пушкина, и бани оказались в отдалении от дома, но совсем рядом со школой имени Асканаза Мравяна. Раз в неделю бабушка встречала меня у ворот школы, и мы шли на помывку.
Двухэтажные бани в стиле армянского Belle Époque были выстроены в 1912-м году, назывались «Европейскими» и принадлежали автору проекта архитектору Константину Ионнисяну.
В бане были залы мужской и женский. Мальчиков и девочек мамы и бабушки мыли в женском зале, и возрастной предел допустимости такого смешения полов находился в полной расплывчатости. Бабушка Женя его определяла слишком вольно, и меня, 7—8 летнего, решила помыть в общем женском зале. Помню шум от извержения холодной и горячей воды из латунных кранов (смесители пока не были изобретены), грохот оцинкованных железных тазов и алюминиевых ковшиков от ударов о мраморные скамьи, цокот деревянных сандалий и многофигурную картину полутемного зала с окутанными водяным паром разновозрастными женскими фигурами. Много позже, глядя на «бани» Энгра, Серебряковой и Бажбеук-Меликяна, живописную реальность картин я наполнял воспоминанием о позорном изгнании нас с бабушкой из банного рая под крики осуждения.