Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Анатолий Папанов. Очень скромный человек
С вдовой всенародно любимого актера Анатолия Папанова, актрисой Надеждой Каратаевой мы общались много лет. Я иногда навещала ее в той самой квартире, где ее "Толя" так скоропостижно умер, пока труппа Театра сатиры была на гастролях. Надежда Юрьевна вышла замуж за Папанова еще в 1945 году и прошла с ним все трудные годы становления. Она помнила другого Папанова, который еще не был известным и соглашался на эпизоды. Она прощала его особенности. И понимала – как никто. 31 октября - день памяти артиста, мы публикуем разговор с Надеждой Каратаевой, которой не стало в 2019 году.
Племянник Ворошилова
Впервые я увидела Толю в 1942 году, в коридоре ГИТИСа. Худой, неказистый, в потертой залатанной гимнастерочке с лычками за тяжелое ранение. А девочки у нас учились очень красивые, хорошо одетые... Я же единственная ходила в военной форме, оставшейся у меня после года работы в санитарном поезде. Больше надеть мне было нечего. Какие уж тут наряды — мама в эвакуации, отец воюет. Но именно моя военная форма привлекла Толю. Он почувствовал во мне что-то родное, близкое. Подошел, познакомился. Узнав, что я тоже была на фронте, сказал: «Ой, как хорошо. Слава богу, хоть есть с кем поговорить».
Война! Она оборвала планы многих молодых людей. Толю призвали в армию в августе сорок первого, и почти сразу — на передовую! Это было страшное время, когда наши отступали и отступали, неся огромные потери... Потому-то и орденов с медалями у Толи не было — во время отступления их не давали. В марте 1942 года Толю ранило — за две минуты в том бою бомба уничтожила всю их зенитную батарею. Он вспоминал: «Очнулся — ноги не чувствую, будто ее оторвало. Осмотрелся — рядом огромная земляная воронка и кругом лежат убитые товарищи. Никого живого!» К счастью, его разыскал санитар. Может, спасла молитва, зашитая мамой в гимнастерку? Ведь из сорока человек выжили только двое! Нога осталась почти цела — только пальцы пришлось ампутировать. Из-за этого Папанова признали негодным к службе в армии, он получил инвалидность третьей группы. Поступать в ГИТИС Толя явился на костылях, но пообещал, что быстро научится ходить нормально. И научился ведь — даже танцевать мог! Мальчишек среди абитуриентов тогда было мало, поэтому его приняли легко и зачислили сразу на второй курс.
Недалеко от нашего института в те времена ходил трамвай: по бульварам, на Кропоткинскую и дальше, к Новодевичьему монастырю. Мы с Толей оба ездили домой на этом трамвае. И вот он стал провожать меня. У моего подъезда мы болтали допоздна, потом, нарушая комендантский час, он пробирался дворами домой. Начавшимся ухаживаниям чуть было не помешал Толин приятель — Коля Щербаков, племянник всесильного маршала Климента Ворошилова. У маршала не было детей, и сына своей сестры, Анны Ефремовны, Ворошилов полюбил как собственного. Конечно, Коля был обеспечен, хорошо устроен, учился в военной академии. Однажды Папанов пригласил Щербакова на наш институтский вечер. Тот увидел меня и влюбился. Пригласил нас с Толей к дяде. Это была богатая квартира в центре Москвы: мебель, антиквариат, изысканный стол, в то время, когда не все еще ели досыта (война-то была в самом разгаре!).
Довольно скоро Щербаков сказал: «Надя, я хочу на тебе жениться». А я отказала. Мне же Папанов приглянулся! Правда, он, как назло, ушел в тень. Видимо, не хотел мешать нашему с Щербаковым намечающемуся счастью. Но в конце концов Толя решился спросить: «Что у тебя с Колей?» Я объяснила: «Ничего. Он мне не нравится». А про то, кто мне нравится, молчу! Папанов подумал-подумал да и сам догадался: «Я так понял, что все-таки ты со мной хочешь быть».
Во время каникул нас включили в бригаду артистов, обслуживавших фронт. Там мы стали считать себя супругами. Тем временем ворошиловский племянник, узнав, что у нас с Толей все серьезно, ушел из академии и попросился на восточную границу, в Казахстан. Оттуда прислал мне письмо, в котором пожелал счастья. Потом я узнала, что он погиб. Мой выбор многим показался странным. Но я никогда не сомневалась, что поступила правильно, выбрав любовь. Мы с Папановым жили хорошо, он оказался замечательным мужем. За сорок три года, что отвела нам судьба, ни одна женщина ко мне не подошла и не сказала: «У меня с вашим мужем был роман!» У меня никогда не было поводов ревновать Толю и сомневаться в его верности. Вот только Толино пристрастие к алкоголю лет пятнадцать омрачало нашу жизнь. Но кто бы на месте Папанова удержался от этого порока? У него имелась серьезная причина — долгие годы актерской невостребованности...
В вагоне-ресторане до Питера и обратно
9 мая 1945 года гремели салюты, толпа качала на руках военных, все от радости будто с ума сошли. Мы с Толей тоже гуляли в тот день по Красной площади. А по дороге домой он говорит: «Давай поженимся!» И уже 20 мая мы сыграли очень скромную свадьбу. Со стороны Толи была только его мама, Елена Болеславовна. У нас с ней сразу же сложились великолепные отношения. Она была удивительным человеком — полька, католичка (сменила веру на православную, когда вышла замуж за отца Толи), по профессии модистка. Могла из ничего создать отличный костюм, модную шляпку. А главное, Елена Болеславовна происходила из семьи с традициями. И Толю, и его сестру она приучила называть отца на «вы». Квартира у них была лучше нашей — тоже коммунальная, но всего из трех комнат, на три семьи. Даже душ имелся! Однако жить у Толи мы не смогли — из эвакуации вернулась его сестра с семьей, места для нас не осталось. Мои родители вызвали плотника, и он построил в нашей комнате в десятикомнатной коммуналке фанерную перегородку, даже не доходившую до потолка. За этой перегородкой мы с Толей и поселились.
Он очень быстро стал первым учеником в ГИТИСе, его все хвалили, на его показы специально приходили: «Папанов играет!» Толе с легкостью давались роли и стариков, и молодых — он все мог! Когда мы окончили институт, у мужа были блестящие перспективы. Его — единственного со всего нашего курса — приглашали и в Малый, и в Художественный театр. А всех остальных, включая меня, распределили в Литву, в Клайпеду — там создавался новый театр. Толя сказал: «Я с тобой поеду!» И в 1946 году мы вместе уехали в Литву.
Для начала это было неплохо — в только что созданном театре мы, вчерашние студенты, получали достойные роли — никакой конкуренции с корифеями! И Толин талант там раскрылся вовсю. Но через два года судьба дала крутой поворот. Мы с мужем поехали в Москву в отпуск, чтобы навестить родных. И на улице встретили Андрея Гончарова, руководившего на тот момент Театром сатиры. Он преподавал нам в ГИТИСе и хорошо помнил Толю. Начались расспросы: «Ты куда пропал? А давай к нам! Мне как раз нужен актер...» И я настояла, чтобы Толя согласился. Так он остался в Москве, а я вернулась в Литву, пообещав, что постараюсь как можно скорее вырваться оттуда.
И вот молодой Анатолий Папанов пришел в Театр сатиры на маленькую ставку. А тогда в театре еще работали многие знаменитые мастера — Павел Поль, Владимир Хенкин, Федор Курихин, Владимир Лепко... Они занимали весь репертуар, новичкам места не находилось. Толю использовали как статиста на роли без слов либо как «кушать подано!». А тут еще и мое отсутствие вгоняло его в тоску. Я все никак не могла переехать к мужу, потому что меня не отпускали из Клайпеды. Один раз я в сердцах сказала главному режиссеру: «Да я и без вашего разрешения уеду!» — на что получила ответ: «Ах так! Ну, тогда мы вас исключим из комсомола за срыв репертуара». Дело решил Гончаров. Заметив как-то раз Толино плохое настроение, он стал расспрашивать. И постановил: «Беру Надю в труппу, сам обо всем договорюсь!» Таким образом, в 1950 году я оказалась в том же Театре сатиры, и роли у меня потихоньку пошли. Тем обидней мне было смотреть на Толю, который постоянно находился в депрессии и стал выпивать.