Одна ночь
В рассказе «Одна ночь» писатель Евгений Кремчуков размышляет о том, как может повернуться жизнь, когда мы действуем не по плану, а отдаемся на волю импровизации.
Вагон был, можно сказать, полупустым. Основная масса возвращавшихся в Москву после отпуска или к началу учебного года отправилась в дорогу на последние августовские выходные. Таша тоже планировала вернуться в столицу пораньше, однако мама, как обычно, проворонила время и все на свете, а когда опомнились, оказалось, билеты (и ж/д, и авиа) уже разобрали, и оставались только сентябрьские. Впрочем, очень даже могло быть, вовсе и не «проворонила» ничего мама, а протянула
нарочно, слукавила, чтобы дочь, пусть и на день-другой, подольше у нее погостила. Так что Таше пришлось пропустить, к сожалению, и проводы московского лета с соседками (лишь ненадолго — из-за нестабильной связи — подключаясь к чуитс-посиделкам своих озорняшек), и торжественную линейку первого числа в «Вышке». Получилось досадно, да, особенно с вечеринкой.
Но зато сейчас поезд несло сквозь осенние сумерки тихо и спокойно: не было ни очереди в туалеты, ни раздражающего многоголосого гомона в вагоне, ни детского нытья. На вокзал они, конечно, приехали вдвоем — мама помогла затащить в вагон исполинский Ташин чемодан, одной с ним было бы не справиться. Поначалу, пока мама, не без труда разместив внизу багаж, повторяла свои тусклые наставления и порывалась помочь дочери с постельным бельем, они были в купе одни; но вскоре появились и соседи. Первым заглянул мужчина — среднего возраста (наверное, как мама, подумалось, плюс-минус), однако складный, подтянутый, широкоплечий — он бегло улыбнулся, пожелал им доброго вечера и, закинув свой крупный кожаный портфель на верхнюю полку напротив, сразу же деликатно вышел в коридор. Он стоял спиной к купе до самого отправления, разглядывая в окно — то ли заинтересованно, то ли равнодушно — суету перронной жизни и лишь изредка поджимаясь, чтобы пропустить мимо очередного пассажира. Затем появилась попутчица с нижнего места, примерно Ташина ровесница. Она назвалась Ксеней и тоже, видимо, была студенткой, хотя и не с таким внушительным багажом. Полка над Ташей пустовала. Обустроились, маму все-таки не удалось удержать в стороне от постельного белья. Наконец провожающие покинули вагон, состав мягко тронулся, мамины напутствия, благословение и поцелуи остались позади.
После повторной проверки билетов, когда проводница вышла из купе, мужчина, убирая в портфель документы, спросил: «Вы позволите, я тут похлопочу, тоже расстелю у себя сразу?» Таша оторвалась от телефона, подняла взгляд, мысленно хмыкнула над этим «вы позволите», кивнула ему с улыбкой. Подумала еще: «Мы-то, понятно, позволим. Но из какого он века?» — «Да, пожалуйста, не помешаете», — сказала Ксеня.
Проводница принесла соседу кипяток. Когда он осторожно принимал обеими руками подстаканник, Таша, бросив короткий взгляд, обратила внимание на тонкое кольцо на правом безымянном. Колец она, вообще-то, никогда не любила. Но в эту секунду незнакомец чем-то напомнил ей отца. Не чертами лица, не фигурой, не голосом, нет. И глаза у него были совсем другие. Да, все в нем было другим — и она никак не могла уловить, в чем же именно почудилось ей сходство. Тонкое колечко что ли, или руки, жест... жест? Большие ладони, бережно принимающие подстаканник. Сосед, кажется, опять собирался выйти из купе в коридор с этим своим кипятком. «Садитесь, здесь все-таки будет удобнее», — улыбнувшись, сказала Таша, подвернув одеяло и простыню на полке у себя в ногах. Он отчего-то слегка смутился, но осторожно сел. Впрочем, он провел на краешке нижней полки ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выпить стакан пустого кипятка. Затем он пожелал своим юным спутницам доброй ночи и ловко — одним коротким упругим движением — запрыгнул к себе наверх. Они выключили верхний свет. Мобильного интернета в пути не было, весь мир сейчас сомкнулся в уютном полумраке купе. Соседка смотрела на планшете фильм, а Таша скроллила плей-листы в телефоне, включала и переключала избранные треки и никак не могла найти что-нибудь под настроение.
Поезд долго стоял на узловой станции. Уже обжившись, состав ждал смены локомотива на назначенном ему дальнем пути, и чудилось, будто бы притворялся для наружного наблюдателя частью пейзажа. Да, они стояли так долго, что весь вагон, кажется, успел зарасти тишиной, крохотное семечко которой кто-то невидимо обронил в коридоре еще до самых первых пассажиров. В туалете, сняв линзы и смывая перед сном косметику, Таша пристально, задумчиво разглядывала себя из зеркала.
Когда она вернулась в купе, там горела только крохотная лампочка в ее изголовье, соседи уже спали. Таша щелкнула выключателем, уютно устроилась под одеялом и закрыла глаза, пробегая за сомкнувшимися веками, в глубине сладкого бессилия, сегодняшнюю транзитную ночь к завтрашнему своему или уже тоже сегодняшнему? — не хотелось смотреть на часы — московскому утру. Ей показалось, что состав плавно тронулся и стал набирать ход, покачивая ее, убаюкивая, неприметно и ласково сглаживая неровности ее мыслей. Не открывая глаз, Таша почувствовала, как небо наклонилось к крыше вагона, как коснулось ее темными прядями, как начался дождь. Дождь стучал по обшивке — сначала помалу, мягко, словно отсчитывая капли чудесного эликсира, потом все живее, уверенней — и наконец забарабанил дробно, отчетливо. «Ты вот сейчас, — Таша подмигнула себе, усмехнулась, — всех перебудишь тут своим дождем. Перестань!..» Она вздрогнула, глаза сами распахнулись. В дверь купе мелко постучали — судя по всему, уже не в первый раз. Таша встревоженно прислушалась. Снаружи было тихо, никаких голосов, но через несколько секунд осторожный стук повторился. Она поднялась и, дернув ручку, немного сдвинула дверь. За дверью стояла Ксеня.