Знакомая мелодия
Лев Рубинштейн о духовом оркестре, электропроигрывателе «Юбилейный» и Джоне Кейдже.
«В городском саду играет духовой оркестр. На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест». Так начинался популярный в годы моего детства вальс. И сколько я помню себя, столько же помню и его.
Но какой-либо «городской сад» со скамейками, где нет свободных мест, каким‑то образом обошел стороной мою детскую память. А вот духовой оркестр я слышал регулярно. И вовсе не в городском саду. Его властные звуки время от времени доносились до меня из моего или из соседних дворов, и репертуар этих оркестров неизменно волновал мою восприимчивую детскую душу, притом что был он удручающе скуден и однообразен.
Исполнялось, в общем‑то, всего лишь одно произведение, каждая нотка которого была мне так же хорошо знакома, как короткая энергичная меловая надпись на ржавых воротах заброшенного гаража.
Сколько‑то лет спустя я узнал, что этим произведением была третья часть Сонаты для фортепиано № 2 си‑бемоль минор Фридерика Шопена в переложении для духовых.
Уж не знаю почему, но на медные и с разной степенью фальшивые звуки этой «третьей части» я мчался примерно с такой же сомнамбулической неудержимостью, с какой я устремлялся также и на душераздирающие звуки пожарных машин.
Этот музыкальный фон моего детства был, конечно, самым волнующим, но, разумеется, вовсе не единственным.
Про неумолкаемую кухонную радиоточку, про повсеместное хоровое пение за родственным или дружеским столом я уже неоднократно вспоминал.
А еще ведь и патефон! Патефон, да. Мне иногда разрешали покрутить ручку. Главное было не перекрутить пружину. За этим следили. Пластинки были на 78 оборотов. На каждой стороне помещалась одна песня. Этой стороны хватало ровно на один танец.
Пластинки. Довоенные и послевоенные. Танго и фокстроты. «Риорита» и «Брызги шампанского». Утесов. Шульженко. Бунчиков и Нечаев. Кое-какая даже и классика была. Арии из опер, например. «У любви, как у пташки, крылья». Или, допустим, «Сердце красавицы склонно к измене».