Слово о «бедной науке», или Еще раз о «новой евгенике»
С некоторым удивлением я прочитал статью Сергея Глаголева «Евгеника 2.0: о бедной науке замолвите слово…» («ЗС» № 2/2025), представляющую собой полемический ответ на мою статью «Евгеника: от разочарования к новым соблазнам» («ЗС» № 6/2024). Зная автора много лет как думающего, весьма компетентного и чрезвычайно эрудированного биолога, я никак не ожидал, что он выступит в защиту «обновленной» версии евгеники, основанной на молекулярно-генетических манипуляциях. Впрочем, если уж вступать в полемику, то лучшего оппонента нельзя и желать.
Поскольку Глаголев представил свои соображения в виде нумерованных тезисов, я позволю себе и отвечать на них в такой же форме. И, следуя его примеру, буду выделять курсивом цитаты из его статьи – дабы читателям было легче разобраться, где те утверждения, на которые я возражаю, а где сами возражения.
Итак...
1
Мой оппонент ловит меня на «противоречии»: Наши знания недостаточны пока что – а стремление что-то улучшить в работе мозга путем генетических манипуляций почему-то порочны принципиально! Мне трудно понять, какое противоречие он тут увидел: в моей статье ясно сказано, что «новая евгеника» уязвима как в научном, так и в этическом отношении, и если ее научные проблемы, возможно, когда-нибудь будут решены (а может быть, и нет), то этические нерешаемы в принципе – и именно это обстоятельство обеспечивает неустранимую порочность евгеники в любом ее варианте. По возможности я старался осветить те и другие проблемы евгеники, начиная именно с научных.
Мой оппонент согласен, что мы слишком плохо представляем сегодня работу мозга и роль генов в ней (а значит, и последствия нашего вмешательства), но приводит в пример медицину – в которой, мол, широко используются лекарства и другие воздействия, механизм действия которых был выяснен намного позже начала их широкого применения, а то и неизвестен до сих пор. Однако этот аргумент никак нельзя признать состоятельным. Во-первых, не зная механизма действия того или иного лекарства, медики обычно знают производимые им эффекты – в том числе и побочные, нежелательные и даже опасные. (Случаи, когда лекарство или процедура оказывает непредвиденное действие, известны нам своими трагическими последствиями вроде пресловутого талидомида.) Мы же сегодня не знаем не только как будет работать геном после того или иного «редактирования», но и к каким эффектам это приведет.
Но главное даже не в этом. Приводя аналогию с медициной, мой оппонент совершает ту же подмену понятий, о которой я писал в своей статье. Медики, применяя любое лекарство, лечат болезнь. И, назначая лечение, чреватое тяжелыми побочными эффектами или непредсказуемыми последствиями в отдаленном будущем, они выбирают меньшее из двух зол. Когда Пастер вводил маленькому Жозефу Мейстеру свою вакцину от бешенства, она еще ни разу не была испытана на людях – даже на безопасность, не говоря уж об эффективности. Но альтернативой была почти гарантированная смерть ребенка – скорая и мучительная. Приходится идти на оправданный риск – справедливо пишет об этом Сергей Глаголев. Но в медицине этот риск допустим только в случае, если альтернатива заведомо хуже – и именно этим он и оправдан. А чем может быть оправдан риск, порождаемый попытками «улучшить» нормальную работу здорового организма?!
Далее в этом разделе мой оппонент ставит под сомнение данные о побочных эффектах «улучшения» когнитивных функций у подопытных животных. Не знаю, зачем ему это понадобилось, коль скоро он сам признает, что сегодня наши знания заведомо недостаточны для практического применения этих методов к людям. Отмечу только, что данные о побочных эффектах «улучшения» в разных линиях грызунов можно найти в материалах круглого стола «Конструирование человека. Генетика vs культура», ссылку на которые я давал в своей статье. И раз уж мой оппонент привлекает работы почти четвертьвековой давности (лишь бы они давали хоть какой-то намек на то, что опасность побочных эффектов от генетического «улучшения» преувеличена), позволю себе добавить еще и обзор 2009 года (https:// www.nature.com/articles/461862a), в котором даны ссылки на ряд работ, затрагивающих этот вопрос.
Побочные эффекты генной инженерии ничем не отличаются от побочных эффектов лекарств, – пишет Сергей Глаголев, подытоживая сказанное в этом пункте. Уточним: кроме того, что с побочными эффектами лекарств приходится мириться, дабы избежать куда худшего. Чего ради надо мириться с побочными эффектами генетического «улучшайзинга» – совершенно непонятно.
2
Следующим пунктом мой оппонент атакует тезис о принципиальной необратимости генетических изменений. И снова он первым делом проводит аналогию с лекарствами – действие которых также бывает необратимым. Интересно, почему не с ампутацией, где необратимость вмешательства уж точно не подлежит сомнению? Уж не потому ли, что в этом случае лукавство подобной «аналогии» будет слишком очевидно: необратимые манипуляции можно совершать ради спасения человеческой жизни, но не ради сомнительных «улучшений» здорового организма?
Далее мой оппонент пытается доказать, что и генетические манипуляции не так уж и необратимы, поскольку когда-нибудь появится возможность редактировать геном не только в отдельных клетках, но и во всем организме – и стало быть, тот, кому не понравятся изменения, внесенные в его геном «улучшателями человеческой породы», сможет их отменить. Оставим в стороне оптимизм насчет самой возможности (пусть и в неопределенно-далеком будущем) отредактировать единообразным образом десятки триллионов геномов. Скажем только, что вот когда такие возможности появятся – тогда можно будет поговорить о допустимости их применения в немедицинских целях. Но только не к детям и эмбрионам, а к самим себе – к каждому энтузиасту генетического улучшения в отдельности. Взрослый человек, не признанный недееспособным, вправе делать со своим телом что угодно – хоть отрастить себе три хобота на лице и рога на ягодицах. Правда, хорошо бы, чтобы перед такой процедурой он подписал формальный отказ от бесплатной медицинской помощи и социальных льгот в случае, если среди последствий «улучшения» окажутся какие-нибудь страдания или/и утрата трудоспособности.
Здесь сторонники «новой евгеники» могут сказать: так нечестно! Формы нашего тела – от общего плана строения до формы носа и ушей – закладываются на определенных стадиях индивидуального развития. Гены, определяющие эти особенности, должны работать именно на этих стадиях (позже они либо «замолкают» на всю оставшуюся жизнь, либо кодируемые ими продукты выполняют уже совсем другие функции). И значит, сколько ни редактируй эти гены у взрослого человека или даже подростка, определяемые ими признаки останутся неизменными. Поэтому если право вмешиваться в геном без медицинских показаний будет ограничено только собственным индивидуальным геномом совершеннолетнего гражданина, то многие признаки, проявляющиеся еще на ранних стадиях развития, изменить будет уже невозможно.
Это действительно так – но это возражение работает и в другую сторону. Если родители получат право редактировать геном будущего ребенка по своей прихоти, то подростка, который воскликнет «Мама, отредактируй меня обратно!» (как это предполагает Сергей Глаголев), ждет жесткий и разочаровывающий ответ: «Поздно, сынок. Внесенные в твой геном поправки отменить можно, но это скажется только на твоих детях, а не на тебе!»
Впрочем, как вполне резонно пишет мой оппонент, редактирование генома во всех клетках взрослого человека – дело... отдаленного будущего (добавлю от себя – если вообще это когда-нибудь окажется возможным). А пока обращать нежелательные последствия генетических «улучшений» предлагается с помощью новейших молекулярных инструментов – репрессоров «исправленного» или добавленного гена, селективных блокаторов его белкового продукта, РНК-интерференции и т. п. Принципы действия этих инструментов различны, но все они действуют в течение короткого времени, так что жертве «улучшения» придется применять их регулярно в течение всей жизни – как инсулин при диабете. Прошу читателя вдуматься в предлагаемую ситуацию: здорового человека, не спрашивая его мнения, наградили чем-то, от чего он потом должен будет всю жизнь лечиться! В свете такой перспективы термин «антисмысловая терапия» (название одного из предлагаемых методов) приобретает интересное дополнительное значение...