Женщины бегут по осколкам, чтобы спастись
Весной в издательстве «Новое литературное обозрение» вышел второй роман поэтессы и писательницы Оксаны Васякиной — «Степь». Опубликованная за год до того «Рана» получила премию «Нос» и стала одним из самых заметных явлений в российской прозе за последние годы. Редакторы «Полки» поговорили с Оксаной Васякиной о том, что значит степь для русской литературы, возможно ли избавиться от гламуризации девяностых и почему сейчас — самое время писать книги.
Елизавета Подколзина: «Степь» — второй роман уже анонсированной трилогии. И если первый роман, «Рана», — это книга прощания с умершей матерью, то «Степь» — это роман об отце, дальнобойщике с криминальным прошлым. И одновременно роман о России как стране мужчин, передающих свою жестокость и потерянность из поколения в поколение. Честно говоря, когда читаешь, становится не по себе от того, насколько точно «Степь» резонирует с сегодняшним днем.
Юрий Сапрыкин: Можно продолжить противопоставления. «Рана» и «Степь» — роман о матери и роман об отце, роман о двухтысячных и роман о девяностых, книга дома, жилища и книга дороги, ландшафта, природы. Но есть ещё неуловимые вещи: в «Степи» как будто раздвигается рамка экрана, из квадрата он становится широкоформатным. Какую вы ставили себе задачу, приступая ко второму роману? Как определяли, какую высоту взять?
Оксана Васякина: Я каждый раз ставлю себе задачу сделать глубже и выше. Потому что зачем иначе работать? Сейчас я пишу третью часть трилогии, она будет посвящена моей тётке, сестре матери, которая умерла от туберкулёза. У меня сложилась триада болезней: рак, СПИД и туберкулёз. Это, собственно, болезни, описанные Сьюзен Сонтаг, болезни, с которыми мы живём в этой стране, в этом мире.
Тут важен ещё и вопрос языка: каждая задача требует своей языковой обработки. Когда мы с Денисом Ларионовым, редактором художественной серии «Нового литературного обозрения», обсуждали «Рану», мы думали выпускать её под жанровым определением «поэма». Но стало ясно, что, если мы выпустим поэму, вряд ли кто-то обратит на неё внимание или проведёт параллель с Веничкой Ерофеевым или с Гоголем. Поэтому была сделана ставка на роман.
«Степь» — это скорее песня. Это песни степи, там даже есть фраза, что степи нужен язык. Героиня говорит: «Я бы хотела стать языком, который ощупывает всё в этом мире». И, конечно, есть разговор между героиней и её отцом, в котором он говорит, что ему не нужен телевизор, потому что у него есть своё 3D и это 3D — окна его фуры. Мне хотелось создать этот образ, который вы описали, — когда человек смотрит из окна фуры.
Е. П.: У русской литературы долгие отношения со многими явлениями, о которых вы пишете. Когда мы говорим про степь, мы вспоминаем и Платонова, для которого это пространство одиночества, какой-то недружелюбной бескрайности, и одновременно Хлебникова, который пытался в своих стихах дать место природе и животному миру, уйти от антропоцентричности. Интересно, что для эпиграфа вы выбрали цитаты из поэта-метареалиста Алексея Парщикова и художницы Веры Хлебниковой. Почему именно они?
О. В.: Меня очень волнует фигура Веры Хлебниковой, забытой сестры великого поэта. Они росли вместе и работали во многом вместе, но потом она уехала в Москву. У неё, как и у брата, были особенные отношения со степью, они оба родились в посёлке недалеко от Волгограда.
От Веры осталась маленькая книжка дневников, в которой она описывает борьбу за возможность быть художницей, и не просто быть художницей, но ещё не похожей на то, что делали художники в начале XX века. Её несколько раз выгоняли из художественных школ, потому что учителю совершенно не нравилось то, что она делала. Её полотно, которое я описываю, «Ход сельди», можно увидеть в музее Хлебникова в Астрахани. Меня совершенно потрясает эта работа. Для Веры центра не существует. Единственная рамка, которая вообще может быть для неё в мире, — это ограничение полотна. Мы смотрим на жизнь, на огромное количество идущей рыбы и чувствуем силу этой жизни. Это ощущение есть в «Степи»: жизнь непреодолимо двигается вперёд, история происходит, вирус развивается, а мы просто можем за ним наблюдать, осмыслять его. Единственная наша привилегия — ограничить полотном или книгой эту жизнь, собрать её. В одном из своих дневников Вера пишет: «Молчание степи — это её голос...» В этом есть дикое противоречие, потому что степь — очень громкое место, там бесконечно воют ветра, шелестят колючки. Но она, видя эту пустоту, обозначает это как немоту… Я же пишу скорее, что мне хочется быть языком, который эту степь описывает.
А Парщиков меня всегда завораживал. В его стихотворении «Степь» фура едет по степи и выкорчёвывает язык. Прекрасный образ. Мне очень нравится поэзия Парщикова. Например, стихотворение про ежа:
Еж прошёл через сито — так разобщена
его множественная спина.
Он видит объекты со всех сторон, пытается рассмотреть их и свести в одно стихотворение. Это задача, которую я всегда перед собой ставлю: огромное количество линий свести в одно и таким образом показать сложность объекта, сложность истории, сложность человека. Поэтому мне очень близок Парщиков.
Ю. С.: Степь в этом романе и убогая, и обильная, и могучая, и бессильная, живая и мёртвая, всё порождающая и всё принимающая, абсолютно равнодушная к человеческому началу, холодная к человеческому теплу. Это очень многомерный и очень противоречивый образ. Степь — это жизнь, степь — это Россия. Какие у вас отношения со степью? Что вы видите за ней? Как этот образ можно ещё расшифровать?
О. В.: Мне кажется, это образ истории. В самом начале книги есть отрывок: сначала здесь было море, а теперь здесь степь, потом здесь были церкви, потом совхозы, а теперь, в нулевых, бодрые мужички раскапывают трубу. И главная героиня эту степь боится, потому что она человек тайги, родилась в городе Усть-Илимске, в Сибири, привыкла видеть сопки и степь для неё — пространство, где невозможно спрятаться. Место тотальной опасности. Мне кажется, в книге есть это ощущение заложника. Девочка беззащитна в степи, но при этом пытается с ней договориться: она просит разрешения помочиться, она благодарит степь, она с ней разговаривает, она хочет вылизать её своим языком. Степь — это целый мир… Так как я сегодня живу в России, для меня мир пока что ограничивается Россией.