«Это гуманистическая замена террора»
Глеб Морев о том, как советская власть использовала высылку интеллектуалов из страны
19 мая 1922 года Владимир Ленин написал записку Феликсу Дзержинскому, предлагающую председателю ВЧК начать подготовку к высылке за рубеж оппозиционно настроенных профессоров и литераторов. Этот документ дал старт операции, закрепившейся в культурной памяти под названием «философский пароход». К юбилею самой массовой в российском прошлом высылки интеллектуалов Игорь Гулин поговорил с историком литературы Глебом Моревым о политических и социальных контекстах этой практики.
Принудительная высылка интеллектуалов за рубеж — необычный формат политики. Он находится между репрессиями и эмиграцией. Что этот жанр говорит о позиции власти по отношению к интеллектуалам?
Высылка — это как бы «гуманистическая» замена террора. То есть инакомыслящих не уничтожают физически, а удаляют из советского публичного поля путем перемещения их тел в другое, изолированное от советского, пространство и таким образом минимизируют их влияние на внутреннюю политику. Первым таким актом была собственно высылка интеллектуалов 1922 года. Помимо пресловутого письма Ленина, ей предшествовала статья Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?» в «Правде». В ней ставилось на вид, что в легальной печати появляются антибольшевистские высказывания и что надо реагировать на это гораздо более жестко, чем это делается. Была подготовлена «спецоперация»: людей в Москве и в Петрограде арестовывали, некоторое время держали в тюрьме, а потом давали подписать обязательство, в котором человек соглашается с тем, что он высылается за пределы Советской России, а при попытке вернуться будет расстрелян. Человек подписывал это, и потом несколькими партиями людей отправляли за границу. Наиболее известны среди этих высланных действительно были философы, Бердяев и другие,— отсюда «философский пароход». Но также там были редакторы, литераторы, публицисты. Некоторые персонажи тогда сумели от высылки отбояриться. В частности, писатель Евгений Замятин. Его собирались высылать, а он задействовал свои связи — и из этих списков оказался вычеркнут. Парадоксальным образом, спустя почти десять лет именно Замятин оказался фактически последним советским эмигрантом, получив в 1931 году от Сталина разрешение покинуть Советскую Россию. После этого легальный выезд деятелей культуры из СССР «в один конец» был перекрыт в течение многих десятилетий.
Как соотносится сюжет с высылкой с историей собственно эмиграции?
Тоже довольно парадоксальным образом. Потому что ровно тогда же эмиграция для советского гражданина перестает быть доступной. Все заметные деятели культуры, покинувшие Советскую Россию в течение 1920‑х годов, такие как, скажем, Константин Сомов, Александр Бенуа, Михаил Чехов, Владимир Вейдле, делали это не как «эмигранты». Они отправлялись в сложно организованные официальные командировки, из которых просто не возвращались. К концу 1920‑х возможность такой замаскированной эмиграции тоже была пресечена. В любом человеке, испрашивающем разрешения на выезд, видели потенциального невозвращенца. В конце концов эти поездки стали доступны только для проверенных, лояльных деятелей. Тогда же практику физического удаления инакомыслящих за пределы СССР окончательно сменила практика их физического уничтожения — террор. Переходу к террору предшествовала последняя знаковая высылка — в 1929 году из СССР был насильно выдворен Лев Троцкий. Власти не решались его репрессировать, учитывая статус героя революции, одного из создателей советского государства. Троцкий был сначала сослан из Москвы в Алма-Ату, но быстро стало понятно, что даже его простое присутствие в пределах СССР все равно неприемлемо для режима. Его посадили на корабль в Одессе и отправили в Турцию. Эта беспрецедентная операция была повторена уже в новых исторических условиях по отношению к инакомыслящему совершенно другого типа. В 1974 году Александр Солженицын, как человек, обладавший, подобно Троцкому, всемирной известностью и к тому же статусом нобелевского лауреата, был арестован, но не отправлен в лагерь, а посажен на самолет и выслан в Германию. Тогдашними советскими людьми, помнившими историю, это событие прямо проецировалось на высылку Троцкого и сигнализировало, что, как и в 1920‑е годы, существует своего рода предел для государственного насилия — и в этом смысле сталинский террор ушел бесповоротно.