Дело не в шляпах
Как Павел I искал экстремизм в заграничных книгах и модах
Отчаянно бояться за устои государственной власти и потому вводить разнообразные запреты и ограничения — для деспотов дело привычное. Император Павел I не был деспотом прямо-таки инфернальным, но зато в его случае эти охранительные меры приобретали немыслимый размах и немыслимую вздорность. В результате, как писал пушкинский лицейский однокашник Модест Корф, «в его царствование Россия обратилась почти в Турцию». И все равно, напоминает Сергей Ходнев, не помогло.
Старенький Казанова доживал свои дни в богемской глуши, служа библиотекарем у графа фон Вальдштейна. Служба была безотрадная, как и сам замок Дукс, и собиравшееся там общество; умирающий авантюрист капризничал и злился — все‑то сговорились ему, Казанове, напакостить. И эту мелочную старческую злость выражал в одних и тех же словах: вы все якобинцы!
Не то чтобы он всерьез полагал, что в графском замке его окружают переодетые агенты Робеспьера. Тут скорее была обида — на немощь, на уходящее время, на собственный закат, на горький хлеб и крутые ступени, а уж заодно и на «жакобенов», которые так гадко испортили своей революцией конец столь приятного столетия.
Казанова умер в 1798‑м. Двумя годами ранее в России воцарился император Павел I. По странному совпадению бранился он точно так же: вы якобинцы! вы все — якобинцы! И здесь, наверно, за руганью тоже был длинный список накопившихся обид (на мать, на ее фаворитов, на англичан, на детей, на распустившееся дворянство, на непослушных подданных) — но был и страх.
Не трусость, конечно. Известия о том, что произошло в императорской спальне Михайловского замка в ночь на 12 марта 1801 года, несколько противоречивы, но ясно, что перед убийцами самодержец не оробел. Скорее генерализованные неврастенические опасения, смутные и тяжелые, насчет того, что действительность вывихнута, уродлива, что где угодно может скрываться злодейство и угроза. И искренняя потребность от этой угрозы импульсивно защищаться — не столько рациональными мерами, сколько действиями, подсказанными его собственной логикой, мягко говоря, очень индивидуальной.
Ритуалы масонские, ритуалы рыцарские, возвышенная, но безумная игра в гроссмейстера Мальтийского ордена (многодетный православный монарх возглавляет католическое братство безбрачных крестоносцев), донкихотство внешней политики, грезы о соединении церквей и буквальная вера в собственное достоинство первосвященника. Замок опять же — с его башнями, рвами и сложным мистическо-сентиментальным флером.