Томми Ориндж: Там мы стали другими
Книга писателя Томми Оринджа «Там мы стали другими», перевод которой готовится к выходу в издательстве INSPIRIA, посвящена его соотечественникам — коренному населению Америки, которых глобализация раскидала по разным уголкам страны. Истории двенадцати индейцев связывает много общего, но самое главное — их неугасающая связь с предками, которая помогает сохранить свою идентичность в этом мире. «Сноб» публикует одну из глав.
Компьютер подает сигнал уведомления от Facebook, и я возвращаюсь в свою комнату, зная, что меня ждет. Я все еще подключен к аккаунту моей мамы.
Мама помнила о моем отце лишь то, что его зовут Харви, он коренной американский индеец и живет в Финиксе. Меня бесит, когда она говорит «коренной американец», употребляя этот странный политкорректный термин, который можно услышать только от белых, никогда не знавших настоящих туземцев. И это напоминает мне о том, как я далек от них из-за нее. Не только потому, что она белая, и я, стало быть, наполовину белый, но и потому, что она никогда не пыталась помочь мне связаться с моим отцом.
Я предпочитаю называть себя туземцем, как это делают и другие коренные жители, пользователи Facebook. У меня 660 друзей. Тысячи туземцев в ленте. Впрочем, большинство моих друзей — это люди, мне не знакомые, но они с радостью «зафрендились» со мной по моей просьбе.
Получив разрешение от мамы, я отправил с ее странички личные сообщения десяти разным Харви из тех, кто казался «очевидным» индейцем и проживал в Финиксе. «Возможно, ты меня не помнишь, — написал я. — Много лет назад мы провели вместе незабываемую ночь. Я не могу ее забыть. Таких, как ты, у меня не было ни до, ни после той ночи. Сейчас я в Окленде, в Калифорнии. Ты все еще живешь в Финиксе? Мы можем поговорить, встретиться как-нибудь? Ты не собираешься в наши края? Или я могла бы приехать к тебе». Меня коробит от того, что я веду переписку от лица собственной матери, пытаясь соблазнить своего потенциального отца.
Но вот и оно. Сообщение от возможного отца.
«Привет, Карен, я действительно помню ту сумасшедшую ночь, — с ужасом прочитал я, надеясь, что не последует никаких подробностей о том, что сделало ту ночь сумасшедшей. — Через пару месяцев я собираюсь в Окленд на Большой Оклендский пау-вау. Буду там ведущим».
Сердце бешено колотится, тошнотворная пустота разливается в животе, когда я набираю ответ: «Прости, что я так поступил. Думаю, я — твой сын».
Я жду. Постукиваю ногой по полу, не отрывая глаз от экрана, зачем-то откашливаюсь. Я представляю себе, что он, должно быть, чувствует. Каково это — размечтаться о короткой интрижке с бывшей пассией и тут же получить сына из ниоткуда. Зря я это сделал. Пусть бы мама встретилась с ним. Я мог бы попросить ее сфотографировать отца.
— Что? — всплывает в окне чата.
— Это не Карен.
— Ничего не понимаю.
— Я — сын Карен.
— О.
— Да.
— Хочешь сказать, что у меня есть сын и это ты?
— Да.
— Ты уверен?
— Мама сказала, что это более чем вероятно. 99 процентов.
— Выходит, никаких других парней у нее в то время не было?
— Я не знаю.
— Извини. Она рядом?
— Нет.
— Ты похож на индейца?
— У меня коричневая кожа. Более или менее.
— Это все из-за денег?
— Нет.
— У тебя нет фотографии в профиле.
— У тебя тоже.
Я вижу крошечную иконку с расширением JPEG. Дважды щелкаю по ней. Он стоит с микрофоном в руке, на фоне танцовщиков пау-вау. Я вижу себя в лице этого человека. Он крупнее меня, выше ростом и толще, длинноволосый, в бейсболке, но ошибки быть не может. Это мой отец.