Те же грабли: чем 2020-й будет напоминать начало 1990-х
В отличие от кризисов 2008-го и 2014 годов, когда речь шла об ускорении оттока капитала на фоне падения цен на нефть, сегодня российская экономика столкнулась со сдвоенным шоком спроса и предложения. С такой ситуацией регуляторам доводилось иметь дело лишь в 1992-м, на самом старте рыночных реформ, считает аналитик PwC Кирилл Родионов.
Шок, который переживает сегодня российская экономика, выглядит беспрецедентным на фоне двух последних по времени кризисов. В декабре 2014 года, когда рубль пережил обвал из-за падения цен на нефть и западных санкций, а также осенью 2008-го, когда российская экономика начала резкое торможение под влиянием глобального финансового кризиса, речь шла, по сути, об ускорении оттока капитала и снижении сырьевых котировок, ставивших под удар стабильность государственных финансов. То есть о проблемах, хорошо знакомых регуляторам еще со времен дефолта, фоном для которого служил кризис в Юго-Восточной Азии и все то же падение нефтяных цен, достигших минимальной за все 1990-е годы отметки ($12,7 за баррель Brent в 1998 году против $18,3 в среднем за десятилетие, согласно данным Всемирного банка).
Нынешний же кризис сопряжен со сдвоенным шоком спроса и предложения: потребители в условиях фактического карантина ограничены в покупке товаров и услуг, а производители вынуждены полностью либо частично приостановить работу по не зависящим от них причинам. Подобный шок можно было наблюдать лишь в 1992-м, в первый год рыночных реформ, когда с открытием экономики продукция целого ряда отраслей (производство ЭВМ, автомобилестроение, легкая промышленность и др.) перестала находить устойчивый спрос из-за проигрыша в конкуренции с нахлынувшим импортом. Как результат — сворачивание выпуска промышленных предприятий, работники которых зачастую теряли в зарплате либо вовсе оставались на улице, не имея средств даже для покупки товаров самой первой необходимости.
Плану вопреки
Подобный шок требует от регуляторов мер, которые бы были нестандартны с точки зрения всей предшествующей экономической политики и которые бы при этом позволяли купировать наиболее острые социальные проблемы вплоть до восстановления экономического роста.
В 1992-м упомянутая нестандартность проявлялась в либерализации цен, позволившей преодолеть кризис продовольственного снабжения крупных городов, справиться с которым союзные власти безуспешно пытались с помощью административных мер. В 2020-м подобный разворот, по факту, должен означать временное сжатие национальных проектов, в шестилетнем бюджете которых половину занимают расходы на дороги, цифровую экономику и магистральную инфраструктуру (12,8 млрд из 25,7 млрд рублей, согласно прошлогодним проектировкам правительства).
Сэкономленные средства было бы целесообразно направить на экстренное дофинансирование Фонда обязательного медицинского страхования и наращивание прямых бюджетных выплат, в том числе во все той же системе здравоохранения, где в позапрошлом году на долю заработных плат пришлось лишь 36% расходов консолидированного бюджета (1,21 трлн из 3,32 трлн рублей), учитывая общую численность врачей (560 000 человек) и медработников младшего (286 900 человек) и среднего персонала (1,32 млн человек) и их средние зарплаты (75 000, 34 300 и 37 000 рублей, соответственно, согласно данным Росстата за 2018 год). То же самое касается и бюджета Москвы, в котором расходы на благоустройство (282 млрд рублей) в 2020 году более чем на 40% превышают суммарные расходы на амбулаторную и стационарную медицинскую помощь (197 млрд рублей).