«Судебный процесс стал признанием его художественных заслуг»: Кириллу Серебренникову исполнилось 50 лет
Специально для Forbes Life драматург «Гоголь-центра» Валерий Печейкин рассказывает, как режиссер, несмотря на все препятствия, изменил русский театр — и поздравляет его с юбилеем.
Недавно я спорил с друзьями о том, сколько лет Кириллу Серебренникову:
«Ему сорок девять», — сказал я, потому что просто знал.
«Ну нет, — сказал один споривший. — Ему сорок пять, максимум».
«Ему в прошлом году было сорок два», — сказал второй.
А двое других утверждали, что в прошлом году ему было не сорок два, а пятьдесят два года. Потом все посмотрели в Википедию — и убедились, что я все-таки был прав. Когда я попытался понять, почему возникла такая путаница, то обнаружил, что одни занижали возраст, потому что Серебренников «выглядит как молодой», а другие — которые завышали — потому что «он столько всего поставил».
Человеку столько лет, сколько он проработал. Помню, как пять лет назад в театре мы слушали видеопоздравление Олега Табакова. «Кирилл, будь лучше. Старайся работать больше», — на этой фразе все рассмеялись. Кто-то воскликнул: «Куда больше!» Действительно, куда. Работоспособность Серебренникова — это уже притча. Когда его посадили под домашний арест, он, кажется, стал работать еще больше.
Пятьдесят лет Серебренникова — это пятьдесят лет человека, работающего каждый день. Театр, полные и короткие метры, опера, балет, сериал, фотография, сценография, костюмы. И даже собственные сценарии (для меня как драматурга это особенно волнительно). Все это вклад Серебренникова в искусство. Но не только.
Если сочинение остается только произведением искусства, то живые люди им мало интересуются. Оно должно быть произведением повседневности. Таким, которое начинается до спектакля и продолжается после. Серебренников всегда знал это и пустил реальность в свой театр. Когда шесть лет назад открылся «Гоголь-центр», то вместе с ним буквально открылись и его двери. Все двери. В театр стало можно заходить днем, потому что он не только театр, но и центр. Это было что-то невероятное, тектонический сдвиг. Театр оказался живым.