Самая грандиозная подворотня мира
Тайные закоулки Венеции, которые поэт Иосиф Бродский открывал только самым близким
Кажется, это было у Саши Соколова. То ли в «Между собакой и волком», то ли в «Школе для дураков». «Философей». Слово-гибрид, слово-бабочка, слово-фея. Соловей мысли. Мысль порхает, поёт, свиристит. Фея машет волшебной палочкой. Озарила такая палочка и меня.
Приехал в Венецию, только сфотографировал первую чайку, как мне написал в личные сообщения мой виртуальный знакомый. «Будет охота, маэстро, заходите на огонёк вечером, на лёгкий ужин и вино!»
Я пришёл. Если идти от Cан-Mарко, то надо нырнуть под огромные часы на часовой башенке (где синий циферблат с зодиаком) и по улице этой пройти прямо, до упора. Это 150 шагов. (Так и было написано в сообщении: я честно шаги отсчитал – ровно 150). От белого фасада церкви Сан-Дзулиан юркнуть налево в проход, перейти маленькую площадь по диагонали наискосок, миновать мраморный колодец, перед собой увидеть справа ресторанчик, прямо по курсу – тупик, с калиткой (иногда открыта, иногда закрыта на щеколду, но никогда не заперта).
«Это мой тупик, – писал дальше «философей» (так он себя иронически называет), автор чудесной книги «Метафизика Венеции» Глеб Смирнов, меня к себе пригласивший. – Увидите большую тёмно-зелёную дверь под номером ***, это моя дверь. Звонок не работает, напишите СМС, я открою».
Дошёл, свернул, юркнул, отсчитал, написал. И вот я здесь, в доме XIII века, рядом с Сан-Марко, в здании, куда до меня хаживал Данте к тамплиерам.
В старинной трёхъярусной квартире с выходом на крышу, в компании писателя и какой-то невозможно красивой барышни (странная, мерцающая, немного ломанная), был накормлен лучшей пастой с морскими гадами, напоен вином и одарен книгой.
В зеркале «подуставшего барокко» начала XVIII века на три часа отображался мой нечёткий силуэт, потом навсегда исчез, а книга со мной осталась. Я открыл её, а там – одно из самых музыкальных свойств Венеции: возвращение тебе звука собственных шагов, пространство, наполняемое живым контрапунктом, узкие улочки, свёрнутая эстетика, неожиданно выскочившая набережная. Ну, и Бродский.
Есть люди, которых узнаёшь со спины. У витрины почему-то дамских шляпок стоял человек, согнувшись, явно не шляпки разглядывающий, словно склонившийся и забывший зачем. Но автор «Метафизики Венеции» сразу понял: это бродская спина. Намёк случая, подарок судьбы, палочка феи.
«Неужели это бессмертный Бродский может вот так стоять тут и пялиться на дамские шляпки?!» – выпалил Глеб Смирнов с развязностью, которая ему не свойственна, но уж такой призрачный момент был. Все мы в час меж волком и собакой бываем на себя не похожи.
«Ну Бродский, Бродский», – ответил тот, не разгибая спины.
Так они познакомились и встречались ещё несколько дней у общих друзей. Один раз просто сидели за уличным столиком одного кафе.
«Есть такое выражение – «между собакой и волком», – сказал Бродский, не подозревая, сколько раз уже это выражение употреблено в этом моём тексте. – Это когда ещё не совсем темно, но уже давно не день. Это самые лучшие часы. Применительно к Венеции, думается мне, волк с упомянутой собакой должны быть крылатых пород».
Вот и он сам был из этих крылатых пород. Он ведь даже не был по-настоящему захоронен в Нью-Йорке, где умер 28 января 1996 года. «На кладбище в Верхнем Манхэттене была всего лишь ниша в стене, куда вдвинули гроб и закрыли плитой. Через полтора года гроб опустили в землю здесь, в Венеции, на Сан-Микеле».
«У Иосифа тут замечательное соседство, через ограду – Дягилев, Стравинский. На табличке с указателями направления к их могилам я тогда от руки написал фломастером и имя Бродского. Эту надпись всё время подновляют приходящие к его могиле», – пишет Пётр Вайль.
А в первый раз Бродский приехал в Венецию на Рождество. В 1972-м. Поселился он в пансионе «Академия». Графиня Джузеппина Дориа де Дзулиани выбрала ему это место.