Вечность во временное пользование
Инна Шульженко. Главы из романа
Старость – это когда твой еженедельник на годы вперед расписан совершенно одинаково и любое нарушение заведенного порядка может означать только сбой системы. Мадам Виго, миниатюрная дама семидесяти с лишним лет, научилась радоваться ежедневному ритуалу следующих друг за другом маленьких событий, как радуются дети ежевечернему повторению одной и той же сказки, которую они уже знают и которую можно не бояться.
Около семи утра щупленькая пакистанская женщина из химчистки внизу в несколько заходов со страшным скрежетом поднимает железные жалюзи. Плотные шторы сохраняли в комнате полную тьму, и мадам Виго могла прежде, чем разомкнуть глаза, представить себе, что на самом деле это опускается от ее башни железный мост через ров – мир готов к выходу принцессы.
Очень важно начать день со стакана воды: вот он, на тумбочке. Дернув за шнурок, можно прямо из постели зашторить или раскрыть окно и полюбоваться на никогда не приедающийся вид – белый, как лист бумаги, дом напротив, с черными вензелями балконов и оконных решеток, больше всего похожих на угольно-черные рисунки тушью ее любимого поэта: этими завитушками, как рукопись, разрисован и разукрашен весь Париж. На свет из окна зальется трелью Лью Третий – маленький апельсиново-розовый попугай, источник радости и забот хозяйки.
Легко проглажен ветхий крепдешин – бывает такое, что вцепишься в какой-нибудь платочек или одну и ту же блузу и не можешь расстаться с ними, как будто это главное условие твоего благополучия.
Далее будет некрепкий кофе с утренним круассаном, который в пакетике на ручке ее двери оставила соседка, в шесть утра выгуливающая свою собаку.
Туалет, наряд, выход. День начинается.
• • •
Кем только не был воспет выход в этот город! Просто выйти на его улицы, бесцельно или для чего-то, и он словно берет тебя под руку, всегда пленительно обаятельный, всегда как будто немного хмельной, всегда прекрасный, – и без устали шляется вместе с тобой.
Оказавшись в Париже немногим больше двадцати лет от роду, она пользовалась любой возможностью вышагивать по этим улицам. Ничего пока не понимая в устройстве города («ну, он такой… как улитка», – объяснила ей родственница, у которой она жила, и ловко подцепила двузубой вилкой тельце глубоко спрятавшегося в спирали раковины моллюска), она с радостью теряла дорогу, виляла в неправильные подворотни и улочки, неожиданно оказывалась далеко впереди за местом, куда направлялась, могла уйти утром и вернуться вечером, а ломкая огромная, как ковер-самолет, бумажная карта стала ее верным спутником. Не страшно теряться, когда всегда можно вскочить на открытую платформу автобуса и с ветерком доехать до хорошо знакомого места!
Жена одного мужа, человек старой формации, мадам Виго постеснялась бы эротизировать свои первые блуждания по непонятному ей Парижу и сравнивать их с первыми занятиями любовью с новым возлюбленным: еще непонятно, как это будет, непривычны движения, где нога, где рука, глаза не видят, а слушает рот, – все впервые, и одно это держит в страшном и радостном напряжении.
Но со временем, встретив мсье Виго, полюбив его всей душой и доверившись ему каждым своим днем и каждой своей ночью, когда они уже немолодой парой некоторое время брали уроки танго, она как раз часто, путаясь в разучиваемых движениях радостной насмешливой милонги, вспоминала именно свои первые блуждания по незнакомому городу: базовый шаг, завиток, перенос и пауза, вторжение на территорию партнерши, ха-ха-ха, о сколько их было, кручение и многочисленные перекрещивания едва ли не на каждом перекрестке, прогулка поступательным шажком, цепочка шагов! И множество плутовских обманок и поддразниваний, когда партнер в танце поманил даму, а сам пошел в другую сторону! Как же это движение называлось?.. Amague! Но больше всего им с Антуаном нравилась карусель: шаги партнера вокруг дамы, но иногда и наоборот. В этот момент они, когда никто не видел, изображали кинематографическую страсть, с закусыванием нижней губы и сощуренными глазами. Ох, и смеялись же они…
На самом деле им нравилась самая первая и самая главная позиция в паре: просто объятие. Дальше можно было танцевать, а можно и нет. Всякое бывало.
Теперь она, конечно, знала город, как и положено чете, отметившей золотую свадьбу. Давно уже прежде выносливые легкие ноги мадам Виго не могли стремительно, как яхту на хорошей скорости, нести ее по руслам этих улиц. Несколько своих оставшихся ей под силу маршрутов по району она проходила торжественно, медленно: полиартрит требовал к себе уважительного отношения.
Но свои воображаемые прогулки она могла совершать в любое время, которого у нее после смерти мужа стало слишком много. И исправно совершала их, блаженствуя ли на солнышке на скамейке в ближайшем к дому скверике или погрузившись в послеобеденную дрему в обнимающем кресле в гостиной: при желании можно было шаг за шагом повторить любую прогулку с любимым Антуаном.
Чаще всего для воспоминаний она выбирала их традиционные длинные летние выходные в Этрета: поздний приезд в пятницу ночью, станция, свет луны делает железнодорожные пути, станционные навесы и углы домика с кустами и клумбами вокруг словно бы процарапанными до серебра в ночной темноте. Глубокая душистая тишина, светящиеся в дальних полях окошки, перистые ночные облака аккуратно расчесаны черными гребнями редких лесополос – ночной коридор, по которому к морю движется их автобус. Маленькая гостиница, узкая, как колыбель для любовников, кровать, медленная, неторопливая любовь, с провалом в сон друг в друге.
Утро начиналось с побудки истеричными чайками, сияние воздуха и сияние моря вторгались в комнатку как йодистый вдох в легкие: впереди ждал целый день. И вот его по шажочку она и могла пройти: ступни помнили легко пружинящую бегущую над морем тропинку, помнили гальку на пляже – круглые, на закатном солнце светящиеся белые прозрачные виноградины. Глаза смыкались от вина и неги, хорошо было лежать затылком на бедре мужа или чувствовать его тяжелую голову на своем: ночью она была берегом, а он – ее неустанным морем, под утро морем становилась она, а он – покрывающим ее небом.