Ha ощупь
Для режиссера Нади Кубайлат 2025-й начался со спектакля «Картотека» по пьесе Тадеуша Ружевича. Весь год спектакль шел при аншлагах на театральной площадке MOÑ в Казани. «Сноб» поговорил с Надей о незаслуженно забытой польской драматургии, кризисе театральной критики и пропасти между поколениями режиссеров
Если говорить не про устройство спектакля, не про анализ. Что тебя заводит, если речь заходит про постановку «Картотеки»?
В первую очередь — материал. После долгого поиска текста для MOÑ я наткнулась на эту пьесу, и она стала прямо открытием. Я почти не была знакома с польской драматургией, а тут внезапно открылась новая дверь. И сама пьеса совсем не похожа на материалы, с которыми я обычно работаю. Ощущение, что это другая территория, что-то извне. Я вообще не понимала, как с этим быть, как осуществить постановку. Был долгий поиск сценического языка, потому что пьеса довольно далека от привычных нам театральных законов. И она сбивает с толку тебя как режиссера — долго разгадываешь, как сделать так, чтобы текст зазвучал. В первую очередь в истории этого спектакля меня заводит именно текст — он построен из очень тонкой материи.
Тадеуш Ружевич — это фигура, которая вошла в историю не только польской драматургии, но и литературы в целом. Особенно благодаря «Картотеке» — она написана уникальным языком: очищенным, новоизобретенным, если угодно. И на момент выхода будто единственно возможным для разговора о послевоенном времени.
Да, здесь в первую очередь язык наталкивает на контекст, в котором родился материал. Это послевоенное время, и пьеса — один большой образ человечества, растерянного после катастрофы. Абсолютное непонимание, как жить дальше, граничащее с отсутствием законов. От законов искусства до законов обыденных — все разрушено. В пьесе нет сюжета и какой бы то ни было структуры. А я люблю структуру — мне важно, когда она есть. И вдруг материал, в котором она даже не предполагается. Нет буквального драматизма — того, что мы можем назвать событиями, конфликтами. Эта пьеса — сама по себе большой образ. И здесь язык и образы — плотно взаимосвязанные вещи. Когда мы искали подход к материалу, я для себя сформулировала: это не пьеса, а одно большое стихотворение про человека, который потерялся в мире, абсолютно разрушенном и пережившем глобальную трагедию.
Ты сказала, что прежде особо не обращалась к польской драматургии. А как же твои «Трены» в «Среде 21»? Это ведь цикл польских стихотворений.