Ризориус

Что сказала мама Миши, когда ее любимые бокалы разбили грузинские странники из группы Mgzavrebi

Петь здесь начинают в три года. В четыре — дают кухонные концерты. Но и в три, и в четыре Гиги Дедаламазишвили молчал. Когда ему исполнилось пять, родители взволновались — и тут он взял первые ноты. Дома выдохнули: нормальный мальчик! Мальчик вырос и собрал группу музыкантов и странников. А странники по-грузински – Mgzavrebi

Текст: Дарья Соловьева

Дигмис масиви, или по-русски Дигиомский массив, – самый обыкновенный район Тбилиси. Обшарпанные дома, разноцветные простыни на балконах, оранжевые и розовые кусты. И солнце, с которым не поиграешь в прятки. Оно найдёт вас и под изумрудной листвой кособоких платанов, и под тентом старой хлебной лавки. Весь летний день тбилисское солнце стоит в столбах солнечной пыли, а улицы жарятся под аккомпанемент цикад, с самого утра ведущих свою незатейливую партию.

Ангел Эдвард-Габриэль

По вечерам на этом фоне особенно хорошо звучат грузинские теноры, басы и баритоны. Но сейчас из подворотни неуверенно тявкает собака и весело машет мне хвостом. Ныряю за ней во двор в надежде, что шершавые камни спрятали здесь прохладу. Так и есть. Она забилась в самый угол, где три старика сражаются в шахматы, выпуская колечки крепкого табачного дыма.

- Здравствуйте! Здесь живёт Гиги?

- Гамарджоба! – громогласно каркает первый. – Рагорхар!

- Его дед знал толк в музыке, – морщит лоб второй.

- Пойдём, провожу, – из-за стола поднимается третий, красивый старик с благородным профилем. У него серебряная шевелюра, усы и борода, выгоревшие от времени.

Мы петляем между домов: он идёт лёгкой гарцующей походкой, я семеню рядом. Старик деловито приступает к расспросу с пристрастием: «Кто такая? Жених есть? Очень жаль! Мы бы тебе лучшего джигита нашли. Знаешь, кто такой джигит? Горячая кровь, гордость и вино!»

- Вот и твой дом, – машет дед в сторону старой пятиэтажки. - Если будут проблемы, приходи к нам. Эдика спроси, то есть Эдварда. А вообще меня по-христиански Габриелем зовут.

- Гайхарэ! – я уже выучила, что в знак благодарности здесь нужно отвечать «радуйся».

Эдвард-Габриэль уходит довольным. Но через пять секунд уже хлопает меня по плечу.

- Лучше мой телефон запиши. Вдруг до меня далеко будет?

Пишу под диктовку номер. Ангел-хранитель умиротворённо вздыхает. Исчезает за углом дома.

- Ты Дарья? Заходи! – слышится сверху: Гиги машет мне рукой со второго этажа.

Оказывается, всё это время он наблюдал за моим прощанием с балкона.

- А ты всё правильно записала? – передо мной снова стоит взволнованный старый ангел.

Несерьёзный день

- Заходи-заходи, обувь не снимай, – радушно принимает меня сразу в свои объятья Цици – мама музыканта.

Целует по-настоящему в обе щеки, а не по-московски – воздух. В Тбилиси её все знают. Она учит грузинских мальчиков петь в хоре. Когда-то у неё занимались и парни из Mgzavrebi.

Из кухни, где скрывается хозяйка, тянется густой запах горячей лепёшки и только что нарезанной зелени. В проёме двери видно, как в золотом луче плывут мучные крупинки.

- Как тебе мой район? – спрашивает по-свойски Гиги.

Он вообще какой-то свойский и простой: взъерошенные кудрявые волосы до плеч, растянутая футболка, кеды. Только его почти двухметровая высота в первые минуты вводит в заблуждение.

Мы проваливаемся в большие кресла. На полках, как полагается, фотографии в рамках и книги. Дверь на балкон распахнута. Южный ветер гуляет свободно и щекочет ноги. Гиги знакомит меня с улицами, на которых рождается его музыка:

- Справа детский сад, а слева школа – всё близко. Напротив моего дома памятник Маяковскому, видела? Я любил в детстве забираться к нему на ботинок и глазеть по сторонам.

- И что оттуда видно?

- Немного, – пожимает он плечами. - Я город с дедушкой изучал. Когда все дети бежали в зоопарк, мы шли в киностудию «Грузия-фильм» и знакомились с актёрами. Я даже видел Зураба Капианидзе. Это он, когда я родился в день дурака, уговаривал дедушку не расстраиваться: «Ничего страшного, – говорит, – у меня день рождения тоже первого апреля, но я же нормальный». Потом когда мы видели его, дед напоминал: «Смотри, какой человек вышел – актёр, хотя родился в такой несерьёзный день!»

- А ведь ты тоже мог стать актёром. Учился в театральном.

- Я любил примерять разные шкуры, – улыбается Гиги. - Мы с Мишей вживались в роль поэтов так, что ходили по улицам, как Пушкин в XIX веке: в пальто, цилиндре, пенсне, правда, без стёкол. А по вечерам собирались у Миши дома: читали стихи и пили вино из любимых бокалов его мамы. Однажды он сказал тост и предложил разбить их за великую поэзию. Под впечатлением мы разбили всё. Вдребезги.

- Страшно подумать, что сказала мама.

- О, да! Было страшно, когда она в ужасе закричала: «Вы что совсем с ума сошли?!» В своё оправдание мы хотели прочитать ей стихи, но она почему-то отказалась.

- Чью шкуру ты хотел бы примерить сегодня?

- Ничью, потому что нашёл свою, хотя сначала она мне не нравилась. Помню, когда ассистентка режиссёра сказала: «выбирая музыку, не забывай про театр», я очень разозлился, потому что выбирал театр.

- Актёрские навыки как-то пригодились?

- На сцене мы не играем. Рассказываем только то, что чувствуем сами. Не поём о бедности, если в кармане есть деньги, не поём о любви, если её в сердце нет.

- Что сейчас у вас есть в сердце?

- Благодарность, – с ходу отвечает музыкант. - Последний альбом мы посвятили людям, которые помогли нам стать теми, кем мы стали. Он называется Iasamani, что в переводе с грузинского – «сирень».

- Красивое, но странное название.

- Сейчас объясню. Наши предки очень любили эти цветы. Мой дедушка, например, подарил иасамани на первом свидании бабушке. Мы с ребятами подумали, что наш альбом – это такой сиреневый букет для наших домашних и друзей.

Из окна доносится ненавязчивый цокот цикад. Гиги затягивает вместе с ними из затакта, ничего не объясняя, что-то негромкое:

Шен хар грубели патара панто.

Смолкает так же неожиданно, как начал. А хор продолжает вести свою партию. Жалко, что они забыли исполнить вступление:

«Мы были всегда вместе и вместе пели песни».

Правильное лицо

Рокерский овердрайв, задушевный фолк, ноющий блюз. Сквозь шум тбилисского двора, пьяное застолье, молчание горных громад. О чём на самом деле поёт грузинская душа, можно только догадываться.

- Необязательно знать перевод песен, – с жаром доказывает фронтмен группы. - Мой отец всю жизнь слушает Deep Purple, не зная, о чём они поют. Зато он понимает музыку! Ты подумай, почему стихи и романы переводят, а музыку — нет.

- Я попросила местных перевести для меня некоторые строчки, – приходится признаться мне. - Вот, например, слова из песни «Вновь и вновь»: «Стоило же это того, стоило./ Эта жизнь того стоила, чтобы с пути не сбиваться». Какой ты путь себе наметил?

- Это путь, который положили мои предки, – голос Гиги теплеет. - Они учили меня жить так, чтобы не мешать другим. Чтобы ничего не делать ради денег и славы. Чтобы идти с чистой совестью.

- Хочешь сказать, что слава тебе не нужна?

- Я хочу жить достойно и не выпендриваться. Мой дедушка был крутым хормейстером, но не гнался за популярностью. Люди до сих пор помнят его имя. Когда мы гуляем с дочкой в парке, нас часто останавливают, чтобы сказать о нём что-нибудь хорошее. Спроси, почему? Он просто делал своё дело.

- Ты уже несколько лет пишешь песни для Mgzavrebi на грузинском, украинском и русском. Это такой пиар-ход?

- Конечно, нет, – мотает он головой. - Первый текст на украинском я посвятил жене, она из Донецка. Мне хотелось, чтобы она знала, как я её люблю. А первый текст на русском я посвятил соседке сверху. Она была грузинкой, но говорила без акцента на русском. Я иногда бегал к ней за подсказками. Когда она умерла от тяжелой болезни, мне стало очень грустно. И я сочинил песню.

Жил на свете человек

Не похож ни на кого,
Он устал от суеты
И поднялся высоко.
Не боялся никого,
Кроме бога одного.

- А ты боишься Бога?

- Нет, потому что он милосердный. Он умеет прощать.

- И делать невозможные вещи. Твоя песня «Потому что я верю в чудеса» - одна из самых популярных здесь. Расскажи, про большое чудо в твоей жизни.

- Самое удивительное то, что мы сочиняем музыку и гастролируем. Ни по каким расчетам этого не могло произойти. Просто мы встречали людей, которые помогали нам просто так.

Четыре года назад Mgzavrebi познакомились с Евгением Гришковцом, режиссёром и писателем. Если говорить на языке музыкальных терминов, это была внезапная перемена – «субито форте». Mgzavrebi выскочили за рамки Грузии.

- Мы гуляли по ночному городу, как вдруг моему другу пришла в голову сумасшедшая идея: «Ты знаешь Женю Гришковца? Хочу ему про вас написать». Я говорю: не пиши – стыдно. В четыре утра мне пришло смс с номером Жени. Через две недели он уже приехал в Тбилиси, и мы сразу же запустили новый проект: под нашу музыку Гришковец читал свои тексты.

- Хочу тебе признаться, когда на меня наваливается грусть-тоска, я слушаю вашу с ним песню про ежедневное «улыбание».

«Мы живём среди людей!

Улыбаемся!

Для этого у нас есть специальные мышцы,

Называются Risorius.

Risorius такая мышца, которая растягивает

уголки губ туда, к ушам, и мы улыбаемся».

- Какие причины есть для твоей улыбки?

- Мы, Mgzavrebi, постоянно улыбаемся, – в доказательство его ризориус тут же растягивает уголки губ к ушам. - Даже если всё плохо, мы идём вперёд со смехом. Когда всё начиналось, нам пришлось осваивать новые инструменты. Гуга научился играть на флейте, а Дато – на бас-гитаре. Помню, у басиста очень плохо получалось, но он делал правильное лицо, а мы громче играли. После очередного концерта, нас похвалил один музыкант: «Хорошо играете ребята, но ваш басист — особенно».

Поцелуй фуксии

- Пора перекусить, – доносится откуда-то из глубины коридора.

В комнату сначала вплывают абрикосы на блюде, а за ними появляется Цици. Влажные, в бархате фрукты заманчиво желтеют. Я беру на пробу сразу несколько. Они оказываются такими спелыми, что сладкий сок течёт по подбородку.

- Как у вас хорошо, вкусно и спокойно!

- Э нет, покой только у покойников, – не соглашается хозяйка.

Она любовно ворошит волосы сына и целует его в макушку. Он же благосклонно принимает её нежности.

- Ты ещё не заметила, что грузины громкий народ? – удивляется музыкант. - Нужно прокатиться в маршрутке или сходить на рынок, и ты всё услышишь. Тебе будет казаться, что мы постоянно ругаемся, но на самом деле у нас такая тональность.

- Это имеретинские хачапури, не перепутай с мегрельскими! – мама Гиги ставит передо мной блюдо с лепёшкой.

От румяной корочки ещё исходит жаркий пар.

- А какая между ними разница? – плавленый сыр тает во рту и оставляет солоноватый сливочный вкус.

- У мегрули сыр и внутри, и снаружи, – она разливает по чашкам крепкий кофе. - Имерули не посыпают сырной стружкой. Зато его готовят на сковороде, а не в духовке. Поэтому он получается более хрустящим. Запомнила?

Я только кивают в ответ. Рука уже тянется за следующим кусочком – остановиться невозможно.

- Гиги, а ты готовишь лепёшки?

- О, это не такое простое дело, как ты думаешь! У нас говорят, что для хачапури нужны не только умелые руки, но и горячее сердце. Я могу только натереть сыр.

- Значит, у тебя не горячее сердце?

- Скорее, неумелые руки, – живо отзывается он. - В детстве меня учили не готовить, а петь.

- Тебе не было скучно?

- Как раз таки потому, что было скучно, я пел. В 90-е жить здесь было не просто. Неделями не давали свет, и отопление зимой было не во всех комнатах. Что делать? Дед сажал меня на колени — и мы пели. Дед – третьим голосом, я – первым, а сестра – вторым. У него была мечта сделать из меня дирижёра.

Гиги неловко приглаживает волосы с уже посеребряными прядями. Его причёска – это всё, во что сумела воплотиться мечта деда.

- Что изменилось в Грузии за последнее время?

- Если говорить о хорошем, то исчез воровской менталитет. Мы больше не платим взятки направо и налево. Если о грустном, то всё-таки мы бедно живём. У нас есть только минеральная вода и туризм. Неизменными остались грузинские отношения.

На улицу я выпархиваю из объятий Цици. С её сыном не прощаюсь. Мы договорились договорить в Москве, на концерте Mgzavrebi.

- Скажи, как тебе в Тбилиси? Всё хорошо? – так же, как старый ангел Эдвард-Габриэль, в последний момент спохватывается парень. - Если будут проблемы, звони. Ты знаешь мой номер.

Грузинский стиль

До выхода на московскую сцену остаётся полчаса. Вокруг Mgzavrebi еще клубятся друзья. Ощущение, что музыканты никуда не торопятся. Только лихорадочный блеск в глазах выдаёт беспокойство.

Гиги вынимает из футляра гитару, бережными и почти бездумными движениями, как мать поднимает младенца из люльки.

- Как ты начал играть?

- Когда я учился в школе, мама часто предлагала: «Давай научу». Я отбрыкивался, пока на одной экскурсии не увидел магию гитары. Девчонки облепили какого-то неприметного парня, стоило ему только заиграть. После этого я попросил: «Мама, научи».

- Откуда в группе африканские и перуанские барабаны?

- Они бы не появились, если бы не забавный случай. Тётя Лаши привезла в Тбилиси необычную вазу. Лаша её случайно перевернул, и она оказалась кахоном.

- Вы бы хотели сочинить и сыграть такую песню, которая вошла бы в историю?

- Вот это ты махнула, – брови солиста ползут вверх. - Какие амбиции нужны для такого желания! У нас их нет.

- Амбиции нужны даже для того, чтобы записать один альбом. А у вас их уже шесть.

- Мы вообще никогда не думали, что у нас будут какие-то альбомы. Тут постарался папа. Вообще-то он считал, что я плохо пою и мечтал, чтобы я стал юристом. Но однажды услышал, как мы играем, и дал нам деньги на альбом. Давид, помнишь, как мы у тебя в студии записывались?

- Ещё бы! Полтора года работали, – отзывается парень в круглых очках, как у Гарри Поттера.

- Муза не посещала?

- Муза была, – возражает Гиги, – времени не было. Мы с Мишей ещё учились актёрскому мастерству. По правилам ходили на занятия во всём чёрном, чтобы легче было высвобождать своё «Я». Так и бежали потом через центр города в чёрных тапочках и чёрных рейтузах к Давиду, чтобы время не терять на переодевания.

- Как вы вообще нашли друг друга?

- Мне позвонила сестра Гиги и попросила помочь брату записать альбом, – отматывает время Давид. - Пока мы работали, я подружился с ребятами. Им нужен был клавишник, и я остался.

- Он очень талантливый музыкант, – хвалит друга Гиги. - Единственный из нас окончил консерваторию. Он знает интересные приёмы и модуляции. Без него нам было бы туго.

- Как вы настраиваетесь перед выходом на сцену?

- Молимся и пьём по бокалу вина. А потом я говорю фразу из старого грузинского фильма про тренера, который ничего не смыслил в футболе. В одном матче его команда случайно вышла в финал. Когда до победы оставалось совсем чуть-чуть, он скомандовал: «Ребята, не забывайте мой стиль». После этих слов мы выходим и играем.

Прорвёмся

Многоголовая, многоглазая, многоголосая публика – бог, палач, судья. Как примет, как оценит, не угадаешь никогда. В этот вечер москвичи тянут вверх картонные сердечки и разучивают грузинские слова.

- Исев да исееев, – поёт Гиги и делает взмах, как будто в его руках невидимая палочка дирижёра.

- Исев да исееев, – вступает зал и пытается угнаться за скачущим ритмом пандури.

Бежо хитро улыбается в усы и быстрее ударяет по струнам.

В музыке Mgzavrebi с самого начала были народные мотивы. Только народный инструмент в группе появился не сразу – никто не умел на нём играть. Нужен был хороший пандурист! И по совету Цици на репетицию пришёл Бежо. Там он впервые взял в руки инструмент, похожий на грушу. Когда Гиги справедливо спросил маму: «Ты пошутила?» - она ответила: «Он такой хороший мальчик – ещё пригодится».

- Друзья, вам меня хорошо слышно? – кричит в микрофон фронтмен.

С последних рядов — недовольный гул.

- Слов не разобрать, когда говорю или когда пою? Когда пою? Ну, это понятно. А теперь?

Он берёт несколько гитарных аккордов — и зал довольно шумит, кричит, хлопает. И главное, поёт.

Меня покинул друг

И к небесам понёсся,

Не опуская рук,

Себе твержу – прорвёмся.

Прорвёмся! Прорвёмся!

Одиннадцать лет назад сестра Гиги заставила друзей петь в маленькой комнате, в которую набилось человек тридцать. Лаша тогда стучал не по кахону, как сейчас, а по столу, на котором позвякивали стаканы. Мишо звенел не бубном, а коробкой из под кофе, в которую насыпал гречку.

- Сейчас мы хотим спеть песню, которую написали очень давно, – говорит фронтмен группы и смахивает полотенцем со лба капли пота. - В то время мы с Мишей были студентами и по ночам любили подниматься на гору Мтацминда. Там похоронены величайшие поэты. Что делали? Рассказывали поэтам их же стихи! Сейчас мы попробуем прочитать слова о молодом парне, который думает, что весь мир против него.

Зал замирает. В полной тишине Гиги и Мишей по очереди поют вначале негромко, а потом всё полнее со всеми скачками и мелизмами. Пока их голоса не срываются почти на крик, а гитары – на рок.

- Друзья, – у солиста после двухчасового концерта сбивается дыхание, – хочу вам выразить мою любовь. Любовь такая тихая штука...

- Бурная! – перебивает его кто-то из зала.

- Ооо! Спасибо, учитель, сэнсэй! Да, я знаю, что бурная, – посмотри на меня. Но сегодня мне хочется, чтобы она была тихая.

Гиги садится на край сцены и снова поёт под гитарный перебор. Зал подсвечивает фонариками картонные сердечки, на них нарисованы грузинские флаги.