Русский репортер

Трагедия / Теракт

Питер-герой

Почему террор не спровоцировал ни паники, ни агрессии

Петербург отреагировал на теракт так, как ни один другой город в России. Наверняка те, кто планировал взрывы, не понимали, что заденут блокадные струны. Погибли люди, но реакцией на их смерть стал не страх, а скорбь и неприятие насилия. На наших глазах происходит возрождение особенной нации, сплавленной из петербуржцев, ленинградцев и всех, кто разделил с ними любовь к истории и культуре города и уважение к ценности человеческой жизни

Текст: Ольга Тимофеева
Фотографии: Юлия Лисняк специально для «РР»

— Я сегодня откатался, заказ за заказом, это вообще ужас что творилось. У меня стоит шесть программ по такси, я по одной программе катаюсь, а мне с других приходит: «Выйдите на линию, помогите горожанам».

— Помочь — это бесплатно отвезти людей?

— Говорят, развозили бесплатно, — скучнеет таксист. — Но как водители могут везти бесплатно, если мне завтра надо утром в конторе отчитаться, привезти денег? Конторы сказали, что мы будем возить бесплатно, а сами нам платили по безналу. Сколько рук было, это просто ужас.

— Сколько чего?

— Ну, рук. Голосовали-тормозили. А потом я по Литейному ехал, люди через мост шли. Как демонстрация. Метро закрылось, все в автобусы не влезают. Я женщину вез, она говорит: я дозванивалась до диспетчера в такси 15 минут, чтобы заказать машину. Пробки были 10 баллов.

Петербургское молоко

У станции метро «Технологический институт» мемориал из цветов. И у «Сенной площади». Люди приносят цветы и свечи, пишут бумажные послания. Например, «Петербург сильнее насилия» и «В любой ситуации оставайтесь людьми».

Через сутки после теракта люди приходят, чтобы молча постоять рядом с цветами. Городу нанесена рана, и петербуржцы идут ее залечивать.

— Всю блокаду мы здесь пережили, — говорит Раиса Сергеевна. — Это не первый теракт в нашем городе. Мне было четыре года, когда началась блокада. Но я все помню! Как покойники лежали на скамеечках. А я с мамой за ручку шла. Наш дом сгорел, где мы жили. Нас перевели к родственникам, а потом дали комнату.

— Раны, получается, не зажили у вас?

— Конечно, нет. Блокада — это навсегда.

Студентки Технологического института Карина и Софья, как и Раиса Сергеевна, могли оказаться в этом вагоне, на месте этих людей, и разделяют горе, общее для всех поколений.

— Я как раз могла с учебы ехать, — говорит Карина. — У меня пары закончились, но я была на работе. Когда осознаешь, что ты или кто-нибудь из твоих близких мог оказаться в этом месте… страшно становится.

— Вчера с работы у нас многие друг друга домой подвозили, — продолжает Софья. — Я видела, что много людей в Яндекс.Картах предлагали довезти. Были и просьбы, чтобы забирали людей с остановок. Даже писали: не проезжайте мимо, есть бабушки и дедушки, которым домой не добраться, а у них телефонов нет. Я сама договорилась с одной девушкой, она ехала мимо Петроградской в сторону площади Восстания. Меня поразило то, что Петербург таким сплоченным городом оказался.

— Вы здесь родились и выросли и только сейчас понимаете, что это за город?

— В такие моменты — да. Когда такое горе, которое весь город затронуло, ты это понимаешь.

Анна пришла с двумя невоспитанными мальчуганами, они орут, дерутся, и она их не трогает.

— Мы вчера тоже были в метро, но вышли на полчаса раньше, — просто и без надрыва говорит она. — Наша ветка метро… Старший находился в школе, я с младшим ребеночком была.

Младший в это время, надрываясь, орет старшему: «Ну хва-тит! Хва-тит!»

— Ой, да страха было, непереносимо! Сразу за старшим ребенком в школу, сразу домой. Вчера вечером не получилось приехать — приехали сегодня возложить цветочки. Нам очень больно. Казалось, что такое может быть где угодно, но нас никогда не коснется.

Она еще долго стоит, фотографирует цветы. Тем временем широкий объектив телекамеры наезжает на нее, переходит на детей. Дети радостно машут руками, им не стали объяснять, что случилось.

Дворник в оранжевом жилете стоит у заборчика. Весь мусор он уже собрал, но не уходит.

— Тяжело на душе у меня, — он с трудом подбирает русские слова. — Мы все переживаем. Я не был рядом, нам всем мастер рассказал. Потом сюда пришел, подметал, урны собирал.

 — Вам было страшно?

— Людей жалко, — говорит он и снова замирает, уставившись в одну точку.

Коротко стриженая женщина в клетчатой куртке, с сухим и бесстрастным интеллигентным лицом, стоит здесь уже полчаса. Ее зовут Надежда Юрьевна.

— Слов-то нету, понимаете, когда такое горе. Чем больше слов, тем больше мусора.

— Мусора?

— Да. Потому что все здесь, — она подносит руку к центру груди. — Когда здесь очень больно, то… сами понимаете, очень трудно из себя что-то выдавить. Очень страшно и очень жаль тех совершенно ни в чем не повинных людей. Молодых, самое главное. В основном молодые.

— Почему вы сюда сейчас пришли?

— Душа просит. Мир делится на добро и зло, и единственное, что я поняла за вчерашний день, — что добра все же больше. Никто этих людей, которые приходили вчера, пришли сегодня и еще придут, не просил, не заставлял, не подкупал… Они просто пришли.

— В этот момент острее чувствуется, кто такие петербуржцы?

— Я уже достаточно давно живу, я здесь коренной человек, для меня город очень родной, и сейчас очень много совсем не петербуржцев, но я очень надеюсь, что большинство из них все-таки впитали… наше петербургское молоко, что ли, которое вскармливает.

— Скажите, а что это за петербургское молоко и что они должны впитать?

— Я не знаю, может быть, это какие-то напыщенные слова, но в каждом городе есть что-то такое местечковое — и у нас тоже есть. Очень сложно сказать… Какое-то спокойствие, может быть. Даже не то чтобы спокойствие… а спокойствие в стойкости. Что-то такое, что людей объединяет на культурном уровне.

Она молчит, как будто колеблется, и наконец решается:

— Нахрапистости не должно быть! Нахрапистости. Должна быть культура. Это касается не только тех, кто приехал сюда. Тема такая, что я могу показаться теткой, которая ворчит: «Вот, понаехали там!» — но я не об этом сейчас. Я понимаю, что мы все у Бога дети. И учимся мы всю жизнь. И такие вот ситуации, из колеи выбивающие, очень на многие мысли наводят. Заставляют задуматься над смыслом жизни, пересмотреть что-то, передумать, глубоко в себя заглянуть — ну, в общем, повзрослеть каждому, несмотря на возраст.

Свидетель

Дима Жаров оказался совсем рядом с местом трагедии.

— Я документальный фотограф, но вчера я лажанул, — смеется он нервически. — Меня потом спрашивали, не сделал ли я снимков… А у меня с собой фотоаппарата не было.

— А вы бы смогли снимать в этот момент?

— Не знаю, что сказать. У меня был телефон, и я на телефон неплохо фотографирую, когда нет камеры под рукой. Но… даже не знаю, как объяснить. Короче, я растерялся и хотел, наверное, скорее выбраться. До последнего была неизвестность. Я только когда на эскалаторе поднялся, понял, что произошло. Просто первая картина: поднимаешься на эскалаторе и видишь — сидит на стуле мужчина, сотрудник метрополитена, и рыдает. А вокруг него женщины бегают. Прохожу дальше, а с другого выхода бегут люди с носилками. Я не знаю, кого они несли, но этот человек был без сознания. Потом с носилками еще троих при мне пронесли. Бинты с кровью валялись… Вышел на улицу, там еще совсем немного было машин «Скорой помощи», полиции тоже было мало. Никто не выпроваживал, разве что на входе начали открывать дверь, чтобы носилки побыстрее вынести. Кричали: «Быстрее, быстрее! Сейчас, может быть, еще раз рванет!» Вдоль стен стояли люди в крови, которые смогли сами выйти — видимо, были не сильно ранены.

Дима приехал в Петербург 12 лет назад. Родился он в Казахстане, в городе Целинограде (ныне Астана). Приехав сюда, ощутил, что эти стены и эти набережные ему впору. И Питер стал для него даже не вторым, а единственным родным городом.

— Что-нибудь изменилось для вас?

— Я думаю, сейчас пара недель пройдет, и все будет как прежде. Обратил внимание, что как ходили через металлоискатели с большими сумками, так и ходят — никто никого не останавливает. Можно еще раз повторить, если сильно захочется.

— Ощущение защищенности разрушено?

— Не знаю. Понятно, что Питер — второй город в России, здесь очень много жителей, здесь бывают первые лица страны. Но все-таки казалось, что у нас такого не может произойти.

— Люди как-то изменили отношение друг к другу?

— Ну вот вчера было заметно, все друг друга подвозили. Хотя я в итоге не дождался и сел в маршрутку, которая продолжала за деньги набирать людей под завязку, все на головах друг у друга сидели и ехали полтора часа.

Машинист

Антон отработал утреннюю смену на пригородной электричке, задержался в депо — там обо всем и узнал. Позвонил родным, услышал их голоса. Зашел в группу «Метро» «ВКонтакте» и увидел, что метро закрыто, люди не могут добраться домой.

— Понял, что надо помочь, — говорит он. — Все уже случилось, больше ничего для своего города сделать не могу — но могу подвезти.

Подвернутая черная шапочка, куртка, железнодорожная форма. Стягивает шапку — аккуратная короткая стрижка. Никому, говорит, даже жене не сказал, что бесплатно возил домой людей.

— Почему?

— А зачем говорить? — удивляется он. — Первым пассажиром была испуганная девушка, вся в слезах, она ехала после репетиции в театре. Потом встал на аварийку, и ко мне сами пришли пассажиры.

Прошли сутки. Он отработал смену и опять ищет попутчиков — хочет повторить.

— Вы что-нибудь новое узнали о своем городе за это время?

— Мой город сплотился после этой трагедии. Даже у станций метро были очереди, мне казалось, из желающих подвезти. Я не видел ни одного равнодушного человека. Вчера в пробке на мосту обратил внимание, что никто никому не сигналит, никто никого не ругает, не подрезает, все стоят и терпеливо ждут.

У Антона крохотная дочь, он мечтал о дочери с детства и купил для нее в машину самое дорогое детское кресло, какое только мог найти.

— А что вы думаете о машинисте метро Александре Каверине?

— А что я должен о нем думать?

— Он герой?

— Да.

— Или он простой человек?

— Да.

— Так герой или обычный человек?

— И то и другое.

Панихида

Троицкий собор в Санкт-Петербурге был построен как собор лейб-гвардии Измайловского полка. Его периметр украшают трофейные турецкие пушки, а в стены вмонтированы белые мраморные доски с именами офицеров, погибших при Аустерлице и на Бородинском поле.

А еще Троицкий собор ближе всех других к станции метро «Технологический институт», от нее досюда идти 15 минут, и сегодня здесь идет панихида по жертвам теракта в метро и по петербуржцам, погибшим в самолете A321 из Шарм-эль-Шейха и в поезде «Невский экспресс».

На проповеди после панихиды священник говорит об Иове, который потерял всех своих детей, и о его верных друзьях, которые семь дней молчали и только потом стали говорить Иову: что за Бог такой, в которого он верит, что забрал детей у Иова. И Бог сказал Иову: противны мне слова друзей твоих…

Людей не очень много, ближе всех к священнику стоят люди с портретами в руках — родственники погибших. Он обращается к ним и ко всем остальным, но прежде всего к ним:

— Мы бы очень хотели часть себя отдать, чтобы с ними такого не случилось. Без воли Господа ни один волос не упадет с головы человека. И эти люди — может быть, они стали жертвой ради того, чтобы еще большего горя не случилось. И Он говорит им, что тело человека меняется всю жизнь, а душа в человеке постоянна, и когда исчезает человек с лица земли, дух его переходит в мир иной. И там с ним не случится никакого зла.

Ирина Евгеньевна Захарова пришла с портретом дочери, молодой, красивой, в форме МЧС. Полтора года назад Эльвира погибла в авиакатастрофе над Синаем. Ирине еще не хватило времени в это поверить.

— Нам нужно иметь доверие, которое имел Иов, — продолжает священник. — Пусть мы ничего не понимаем, пусть нам страшно, пусть нам тяжело, но можно обращаться к Господу: не можем принять, понять, прости нам эти вопросы, но, Господи, мы в Твоей руке, пожалуйста, благослови нас! Будем ли мы жить или погибнем от взрыва бомбы — Господи, мы в Твоей руке! Те, кто сделал этот выбор, не боятся ничего. Вы попадаете в объятия Господа!

К людям выходит молодой батюшка, отец Сергий, и говорит им о разных религиях: ни в христианстве, ни в мусульманстве нет ненависти, и люди, которые убивают других, так ничего и не поняли.

После него выходит Ирина Евгеньевна. Обращая к людям портрет своей дочери, она говорит тем, кто потерял своих близких в метро, слова, которые никто кроме нее не сможет им сказать. Голос ее, усиленный микрофоном, звенит под куполом храма:

— Я себя каждый день спрашиваю: как мне дальше жить? Что делать? Ведь разрушена вся семья, разрушены все семейные традиции. Сейчас они превратились в горестные даты, но мы стараемся их называть вечерами памяти.

Ирина Евгеньевна руководит работой благотворительного фонда «Рейс 9268», который основали родственники погибших в авиакатастрофе. Этой весной им предстоит тяжелая миссия: нужно захоронить 700 не идентифицированных фрагментов тел, которые хранятся в крематории.

Девочки

В два часа дня Полина и Маша, второкурсницы института культуры, выходят с занятий. Основной корпус института расположен у Дворцовой площади, но на физкультуру приходится ездить на Черную Речку. Можно было бы прогулять, но за физкультуру, по словам студенток, больше всего отчисляют. На второй день после взрыва в метро занятия отменили, так что сегодня впервые после теракта придется спуститься в подземку. Ехать до общежития девочкам далеко, через весь город — 40 минут в метро. Им страшно.

— Мы узнали через социальные сети и на паре уже не могли слушать препода, потому что начали родители звонить. С последней пары нас отпустили… Некоторые боятся еще ездить в метро, — говорит Полина, заходя в вагон.

— А вы?

Она пожимает плечами.

— Ну, другого удобного пути нет. Хоть на автобусе, хоть на машине ехать очень долго.

Вчера были отменены занятия, а сегодня, когда студентки вошли в метро, поняли, что очень тихо: рекламу отключили.

— Все оглядываются друг на друга, — замечает Полина.

И печально смотрит на чужие рюкзаки.

— В понедельник очень строгий преподаватель был мягче к нам, рассказал о том, что произошло, рассказал, как себя вести. Обычно он не разрешает отвечать на звонки, а в этот день разрешил отвечать на звонки близких на своей паре. И еще в начале пары у нас была минута молчания.

Соседка Полины по общежитию учится как раз в Технологическом институте. Она добралась до общежития только в шесть часов вечера и сразу легла спать. Девушки не стали обсуждать между собой теракт, говорит Полина.

— А вы уже ощущаете себя петербурженкой?

— Нет, я особо город не знаю, показать никому не могу. Здесь как турист. Но здорово, что все стали друг другу помогать! Я не знала дороги, и у меня разрядился телефон, осталось 6%, а мне еще надо маме отзваниваться через час. Я говорила девочкам, пойдемте в антикафе. Они приглашали нас: мы вас чаем напоим и обеспечим даже машину, найдем водителя. Я хотела пойти, но девочки уже вызвали такси.

Антикафе «Каледонский лес» находится в переулке Гривцова, под его мемориальной табличкой лежит свежий букетик роз. Ветер перед дождем поднимается, гонит по переулку пыль и обрывает красные лепестки. Александр Гривцов был шофером артиллерийского полка, воевал на Ленинградском фронте, погиб в 1944-м. Ему было 30 лет. Разве могло кафе в переулке, названном в его честь, поступить иначе?

— Ехали мы около трех часов, много стояли в пробках, но заплатили всего 700 рублей. Мне кажется, это меньше, чем обычно. А другие девочки у нас пешком пошли, и они пришли всего на пятнадцать минут позже нас.

Полина и Маша выходят из метро на станции «Ладожская».

— Сейчас здесь так пусто, — удивленно оглядывается Полина. — А тут ведь еще и вокзал.

Эхо блокады

Кафе «Республика котов» на Литейном проспекте приглашало тех, кто не может уехать домой, на чашку чая и погладить котов. Готовы были оставить людей ночевать у себя, но в девять вечера все разъехались. На следующий день начался траур, и кафе продлило приглашение.

«В связи с трагическими событиями и тем, как гордо и стойко петербуржцы переживают случившееся: в дни траура 4, 5 и 6 апреля «Республика котов» на Литейном, 60 открывает свои двери и свободный вход для всех. Желающих угостим горячим чаем. Друзья, приходите немного реабилитироваться от жутких событий, пообщайтесь с кошками и котами — они есть добро и спокойствие. Они символы и хранители нашего любимого города».

И люди пришли. Здесь детей заставляют мыть руки не после кошки, а перед тем как потрогать кошку. В двух залах «Республики» живут 35 котов, причем половина — из Эрмитажа. Всем ищут семью. Люди могут прочитать историю каждого, могут выбрать себе кота и забрать домой. На третий день коты пошатываются — если в обычных приютах им не хватает внимания, то здесь они получают столько, что самые дикие становятся ручными.

Руководитель проекта Николай Боровков называет себя «пресс-секретарем президента Республики котов».

— В день теракта сразу встал весь город, возникла паника какая-то. Здесь у нас Мариинская больница, поехали бесконечные машины с мигалками. Людям надо было где-то переждать. Мы старались, угощали чайком. И когда объявили день траура, мы решили отменить все взносы.

— К вам приходили люди через соцсети?

— Нет, я думаю, что это были люди, которые проходили мимо, им надо было где-то переждать.

— Вы здесь родились и выросли?

— Нет, я приехал десять лет назад из Костромы.

— Петербург стал для вас родным?

— Он как-то по крови родной. Здесь люди, которые знают друг друга пару часов, могут помочь тебе с жильем, к себе отвезти, устроить… То, что происходит в эти дни, нисколько не удивляет. У города человеческое лицо, и вообще Санкт-Петербург — это твой… брат! Ближайший друг. Абсолютно родной человек, которого ранили. Понятно, мы говорим о тех, кто пострадал, кто погиб. И мне кажется, что теперь мы иначе будем смотреть на отколотые куски от Исаакиевского собора. По-другому будем воспринимать все эти надписи на улицах про артобстрелы. Как будто что-то личное задето. Мне кажется, ни в одной религии не может одобряться подобное: посягать на здоровье города, который так страшно пострадал в свое время.

— А что главное в Санкт-Петербурге?

— Ну вот эта сплоченность, единство людей. Мы видим, как город вставал на защиту Исаакиевского собора. Как люди выходили на митинги, и у них не было предводителя. Народ, способный жить хорошо, сплоченно. Люди друг другу улыбаются, идут с добром. Понятно, что есть разные, но вот сейчас после теракта я спускаюсь в метро — мне там не страшно. Я не вижу паники. Наступила тишина, люди снова пошли в метро. Мало кто даже в наушниках едет. Люди слушают тишину. На минутку остановились и молчат.

— Скорбят.

— Да. Но у всех при этом какие-то светлые глаза. Они знают, что надо гордо это пережить, выстоять и жить дальше.

— Будто за этот город можно отдать жизнь?

— Я думаю, да. Мне кажется, я начал понимать, что происходило здесь в блокаду.

Дождь прошел. Небо порозовело. По Невскому проспекту мчатся куда-то пожарные машины, бросая отблеск на зеркальную табличку на одном из домов: «В память о героизме ленинградцев и мужестве сотрудников сберегательной кассы № 15, работавших здесь на протяжении всех 900 дней блокады Ленинграда».

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl