Почему «Ангару спасения» так сложно спасать людей

Русский репортерОбщество

44 размер человечности

Почему «Ангару спасения» так сложно спасать людей

Текст: Марина Ахмедова. Фотографии: Оксана Юшко

Палатка отапливается. В ней бездомные находятся с утра до вечера, едят, читают

«Ангар спасения» — это каркасная палатка, в которой бездомные могут согреться, получить медицинскую помощь и поесть. Но самое важное, что делает «Ангар», — это старается все-таки вернуть бездомных к нормальной жизни. Корреспондент «РР» поработала в «Ангаре спасения» в Москве и поняла, что спасти человека очень сложно, но помочь гораздо легче, например, достав ботинки 44 размера.

— Ты говори громче, я старый, глухой. Не слышу тебя…

— Брюки нужны и куртка.

— А с этими брюками что? — Роман наклоняется, разглядывает джинсы, в которые одет худощавый рыжий парень.

— Вся одежда пришла в негодность, — тот вытирает ладонью сухой опухший нос. — А мне ехать автостопом. Никто не остановится, если буду в такой одежде.

— А куда тебе? — спрашивает Роман таким свойским тоном, будто он один из очереди, в которой рыжий стоит первым.

— В Ставрополь. Тут работал, ничего не заплатили.

— А где работал?

— Во Владимире. В работном доме.

— А в Ставрополе кем работал?

— Водителем.

— А потом приехал сюда попытать счастья в работном доме? Ну и дурак ты… — слово «дурак» Роман произносит необидно, с пониманием и даже с какой-то внутренней обидой на судьбу рыжего парня.

— Я уже весь грязный, мне куртка нужна, — говорит рыжий уже другим голосом — настойчивей, как будто осмелев от того, что чужой понимает его судьбу и судьбу других — хмурых, как будто всю ночь не спавших мужчин, цепочкой выстроившихся у зеленого решетчатого забора. Забор отделяет их от вагончика, вход в который завешен одеялом.

Роман поднимается по ступенькам вагончика. Здесь, в «Ангаре спасения», он руководитель службы помощи бездомных. Выйдя за калитку храма Сергия Радонежского, на территории которого стоит «Ангар», и сразу оказавшись в центре Москвы, Роман ни с кем о работе в «Ангаре» не заговаривает; если его остановить за калиткой и спросить «Ты кто?», он ответит: «Человек».

В вагончике — полки, на которых стопками сложена мужская и женская одежда; внизу обувь, в мешках новые носки и трусы. Пальто и куртки плотно висят на вешалках.

— Курток нет, — говорит Дарья, сдвигая плечики с пальто и куртками в другую сторону. — Женская, женская, женская… Ну нет курток! Но они ж не понимают…

В вагончике больше женских вещей, чем мужских. Мужчины реже жертвуют вещи. А среди бездомных больше мужчин

Роман выходит из вагончика.

— Меня до сих пор трясет, — говорит Дарья, когда мы остаемся одни. — Пятнадцать минут назад приходит человек, говорит: «Мне куртку надо». Я им: «Дорогие мои, мужских курток нету». Вся толпа спрашивает: «Совсем нету?» Я говорю: «Еще раз, курток нету, ветровок нету. Кто за куртками — можете даже не стоять». Опять: «Что, совсем нету?» И тут один молодой человек говорит: «Мне надо курточку получше». «Что?!» — спрашиваю я. «Курточку получше!» «Да я ж вам только объяснила, что курток нет!» «А мне надо…» И это главный аргумент — «надо»! Но мужских курток действительно нет. Я уж голос на него повысила. Это мой недостаток — я горячий человек.

Рассматриваю верхнюю одежду, висящую на вешалке: драповые бесформенные пальто в рубчик с воротниками из тусклого меха — в такие лет десять назад одевались пожилые женщины; куртки с цветным принтом, заношенные пуховики с капюшонами, короткое серое пальто с рукавами фонариком, бывшее в моде лет пять назад, но почти новое… Дохожу до куртки защитного цвета. Снимаю ее с вешалки.

— Она женская, застегивается на левую сторону, — предупреждает Дарья.

По ее простому бледному лицу видно: внутренне она еще вздрагивает от негодования, вызванного предположением о том, что она тут прячет мужские куртки. Седые волосы выбиваются из-под ее вязаной серой шапочки.

— Из-за этой куртки у меня истерика была, — продолжает Дарья. — Говорю ему: «Ну понимаешь, надо подождать. Они будут, когда кто-нибудь принесет. А пока нет». А он говорит: «Да вы все продаете, что вам приносят!» «Да! — отвечаю. — Вот видишь, как напродавалась — хожу в том, в чем пять лет назад сюда пришла!» — она показывает на свою длинную прямую юбку и плюшевую толстовку. — А он мне как барин служанке: «Ты пойди еще поищи». Ух, у меня все кипит!

Выхожу к рыжему с зеленой женской курткой. Он снимает старую, надевает зеленую, подносит огрубевшие тугие руки к замку.

— Она же женская! — восклицает он и отдергивает руки.

— Она почти как мужская, — отвечаю я.

— Почти?! — раздаются осипшие голоса из очереди. — Почти?! Его же в этой куртке неправильно поймут!

— Зато она чистая и теплая, — возражаю я. — И понять, что она женская, можно, только если приглядываться.

— Не-не-не, — рыжий отталкивает куртку.

— Не поддавайся на провокации, — поддерживают его из толпы. — А че она еще не уходит? — бездомные показывают на женщину, жмущуюся у калитки.

Женщина расцепляет сжатые у живота набухшие руки и всплескивает ими.

— А я благословенная! — кричит она. — Я — благословенная. Я сейчас уйду. А из вас ни один у батюшки не благословился!

— Рейтузы мне принесите, и я уйду, — высовывается из толпы мужчина, лоб которого пересечен свежим красным шрамом. — Мне рейтузы под штаны, мне холодно. И пусть она тогда идет без очереди.

— Вот вы, ребята, даете, — показывается из вагончика Дарья и строго упирает руки в бока. — Хотите жить на улице, и чтоб вам было тепло! Никакая, даже самая медвежья шуба не защитит вас от ночного холода! Пойду искать тебе рейтузы… А потом приходят и жалуются: «Вы мне дали холодное», — незло ворчит она, перебирая на полках вещи. — А исправляться никто не хочет. Только ходить и требовать. Требовать и требовать, — она умолкает, отыскав мужские кальсоны, встряхивает их и критически оглядывает.

— Спасибо! — буркает мужчина, когда я выношу кальсоны из вагончика. Он выдергивает их у меня из рук, бросив на меня желчный взгляд; я успеваю заметить, что между взбухшими краями его раздутого шрама созрела желтая капля гноя.

В «Ангаре» обращающиеся могут получить пожертвованные вещи, постирать свои, а также принять душ

Очередь удлиняется. Мужчина, похожий на тихого семейного человека, просит туфли сорок первого размера. Молодой человек со скрюченными руками, которые, как и все его тело, ни на миг не успокаиваются и как будто колышут всю очередь, с неразумным выражением лица повторяет: «А нам надо футболки, свитер — сорок восьмой, пятидесятый».

— Ох… ох, вот оно, самое оно! — «благословенная» женщина сует стопу в женскую туфлю, на которой прежней хозяйкой наношена подагрическая шишка. — Вот теперь мне удобно… — в улыбке она разлепляет губы, похожие на тугих пиявок. — Я сама из Нижнего Тагила, — охотно отвечает она на мои вопросы. — Тут в подъезде живу. У меня еще бронхиальная астма. Прописка есть, а дома нет. Я сама детдомовская. Пока сидела… да, извините, отбывавшая, но благословленная! — за воровство отбывала… пока сидела, сельсовет мой дом продал. Дети и я на улице остались. Конечно, у меня есть дети, я же замужем была! Один мой ребенок в ребцентре и другой в ребцентре, — она берет из рук Дарьи брюки и меряет их пояс по локтю. — Малые. Зачем я буду брать, если малые? Может, хоть трико найдется теплое?

Дарья молча уходит искать. Ко мне подходит рыжий, тихо говорит: «Ту зеленую куртку принесите…» и оглядывается с опаской на других.

— Ну вот что ты сделаешь, если мужской обуви тоже нет, — встречает меня в вагончике Дарья. — Мужская обувь и куртки расходятся как горячие пирожки. Во-первых, бездомных мужчин больше, чем бездомных женщин. Во-вторых, женщины чаще меняют гардероб, а мужчины как возьмутся носить, так и носят до восьмых дыр.

Мы склоняемся над полками и коробками с обувью. Перекладываю с места на место мужские туфли, переломанные морщинами на квадратных носах. Переворачиваю их подошвой вверх. Она покрыта слоем грязи. Кто-то прошелся ими по лужам, как будто и не думая, что надевает их в последний раз; пришел домой, снял у порога — у небогатого порога, если судить по состоянию туфель, — и почему-то больше их не надел. Почему-то кто-то решил отнести их в Ангар, а не на помойку. Хотя помойка для них лучше подошла бы. Попадаются мужские ботинки с затертой от долгой носки кожей — такие поздно носить в середине весны. Туфли с резиновой подошвой — советского производства, таких давно уже нигде нет. По мужским туфлям, изломанным, принявшим форму стоп своих прежних хозяев, ношенным-переношенным, можно прочесть жизнь тех, кто их носил.

Вдруг мне в руки попадаются остроносые дымчатые туфли Baldinini из тонкой кожи в мелкую дырочку. Я перебираю в уме лица бездомных, стоящих в терпеливой очереди к вагончику — опухшие от недавней зимы, от водки, потерянные, испитые, равнодушные, и не могу представить ни одного из них в этих туфлях.

Поднимаюсь к верхним полкам и нахожу на них свитер тонкой вязки — дымчато-голубой, в тон туфлям.

— Когда сюда заходишь, кажется, что всего много, — говорю я, — а начинаешь выбирать и понимаешь, что выбрать не из чего… Дарья, а почему люди приносят сюда грязную обувь?

Дарья поворачивается ко мне от полок с брюками. Выпрямляется, набирает воздуха в грудь, как будто собирается произнести долгую речь и давно ждала этого вопроса.

— А просто ни у кого нет желания этих людей по себе мерить! — начинает она. — Люди, когда несут свои вещи отдавать, не спрашивают себя: «А сам бы я такое еще носил?» Нет, они думают: «Ой, я это уже никогда не надену. И сюда бы не отнес, отнес бы на помойку». Недавно приходила девушка-репортер, и я сама слышала, как она на камеру в микрофон говорила: «Приносите! Приносите сюда все, что выбросить хотите!» Я потом к ней подошла и говорю: «Девушка, зачем же вы так? Для нас это лишняя работа — такие вещи отбирать». Вот как убедить людей, что бездомным надо проносить то, что сам бы носил?! А остальное лучше б до помойки донес… А потом приходит Роман Сергеевич и говорит: «Дарья! Что ж ты так долго?!» А мне же вон из чего выбирать приходится, сами видели. Мне получше хочется им вещи подобрать. Быстро не получается!

Выношу туфли и свитер ожидающему, которого определила как «семьянина». Он тут же скидывает с ног разношенные стоптанные ботинки, надевает поданные мной чистые носки и влезает в Baldinini. Натягивает на себя свитер. Смотрит вниз, на свои ноги в дорогой обуви. Лицо у него вытянутое, желтое и усталое.

— Я сразу увидел, что они мне будут как раз, — говорит он.

— Тебе идут, — обступают его бездомные из очереди и смотрят на его туфли, по которым тоже можно рассказать судьбу его прежнего владельца: тот не спускался в метро, ездил на своей дорогой машине, возможно, с водителем, и ходил в этих туфлях даже зимой, потому что редко ступал по холодному асфальту.

— А я же с женой, — зачем-то говорит «семейный» и поворачивает свое желтое лицо к палатке «Ангара». Там стоит опрятная женщина. Увидев, что все смотрят в ее сторону, она машет рукой. — Мы хотим к детям домой вернуться, — продолжает мужчина, все еще оглядывая ноги, будто ему хочется заглянуть в каждую дырочку на тонкой коже. — Мы-то сюда приехали работать, а нас тут по работе кинули. Теперь не стыдно будет домой ехать.

— А мне?! А мне? — подпрыгивает от нетерпения пухлый старичок. — Я же из Люблино. Ну, из ночлежки! Там только переночевать можно. А в семь утра подъем, к восьми уже надо освободить помещение. Где днем быть? Да где хочешь, там и будь!

Меня окружают три молодые женщины с раздутыми от отеков ногами и какой-то неприятной шалостью и упрямством в улыбках.

— Нужен свитер, — говорит одна из них. — На весну, с горлом. Не темный! — кричит она мне в спину.

Выхожу к ней с почти новым модным свитером, связанным из очень мягких ниток высокого качества.

— С горлом, — протягиваю свитер ей.

— Он же широкий и темный, — у нее падает голос. — Я же еще молодая…

Выношу белый свитер, разрисованный зелеными и красными цветами, сопровождаемая ворчаньем Дарьи: «Выбор — в магазине! Они вами крутят как хотят. У Романа Сергеевича взяли бы то, что вынес. И мной они тоже крутят!»

— Ой, нет… — закатывает глаза женщина. — Это же синтетика. У меня аллергия на синтетику. Хочется чего-то повеселей! — посылает она мне пожелания в спину.

— Та-а-к… — Дарья упирает руки в боки, — по-моему, ее уже пора отправить. И другие будут смотреть на нее и наглеть! Надо ей сказать, что сегодня ничего нет, завтра пусть придет.

— А, может, у нее нет завтра, — я нахожу на полке синтетический расписной свитер, украшенный люрексом, и выношу женщине.

Та хватает его, они с подругами склоняются над ним.

— Беру, беру, — говорит она.

— Он же синтетический… — замечаю я.

— А ничего, — она поднимает от свитера счастливое лицо. — Я его на футболку надену. И рукав в три четверти — как я люблю. А теперь же весна.

Зараженные бездомностью

Бездомный присаживается на лесенку. Ботинок на его правой ноге вспух, треснул по швам и покрылся желтой коркой, словно из ноги на поверхность, пробив заскорузлую кожу старого ботинка, проступил гной. Бездомный снимает ботинок. Под ним опухшая, словно надутая насосом стопа, обрубки пальцев, на втором пальце — рваная сочащаяся рана. Бездомный поднимает лицо, и за маской зимних обморожений угадывается меланхолическая худощавость.

— Ты даже не пихай ноги в них пока, — говорит, наклонившись к нему, Роман. — Не влезет. Сегодня обуви нет, — сообщает он, и бездомный, не возражая, как будто готовый ко всему, снова лезет ногой в свой старый разодранный ботинок.

— У меня постоянно температура, — говорит он, будто ни к кому в особенности не обращаясь и ничего не ожидая.

— Тебе бы в больницу надо, — замечает Роман.

— Меня выписали, — отрезает бездомный.

— Ты в понедельник приходи, — говорит Роман. — Обувь для тебя обязательно будет.

В «Ангаре» остро нуждаются в мужской обуви и куртках

Минуя прицеп, в котором оборудована прачечная со стиральными машинами для бездомных, и прицеп с душем для них же, Роман входит в большую теплую и темную палатку. Здесь на пластиковых стульях, ряды которых разделены узким проходом, сидят люди лицом к входу. С задней стороны имеются окошко и узкая треугольная прореха, откуда проникает весенний свет, прокладывая на полу палатки узкую прозрачную полосу. Роман идет по ней, вглядываясь в лица сидящих на стульях. У всех такое выражение, будто они собрались смотреть мрачную пьесу, которая в их жизни давно уже идет не заканчиваясь.

— Ты что такой пьяный? — наклоняется Роман к одному.

— Я не пьяный.

— Я, значит, пьяный. Смотри… чтобы тише воды, ниже травы…

По одним из присутствующих никогда б не сказать, что они бездомны. Но они набились в «Ангар», чтобы переждать день, выпить свой стакан чая с одним куском сахара, съесть из пластиковой баночки пюре «Роллтон» и, может быть, кусок хлеба, согреться тут, а вечером отбыть — на улицу, в подъезд или на вокзал. Здесь есть молодые девушки и молодые мужчины, уже зараженные бездомностью. В последних рядах сидит пожилой крепкий человек с квадратной купеческой бородой. Перед ним, с пустой миской в заскорузлых руках, — другой. Этот выделяется из общей массы. Он лыс, у него борода, ссадина над правой бровью и крепкое сложение. Большие голубые глаза имеют вид очень русский, даже какой-то иновременный; тем он и выделяется, а смотрит перед собой так, будто хочет сказать той пьесе: «Показывай! Не заканчивайся. Уже все видали! Не испугаешь. Не отвратишь».

— Что у тебя? — наклоняется к нему Роман.

— Ноги гниют, — отвечает он.

— Дайте ему справочник для бездомного, — зовет Роман сотрудников. — На Нижний Сусальный в больницу поедешь.

Я занимаю место за столиком в углу, на котором стоят два больших кипятильных аппарата. Каждого вновь приходящего бездомного следует вписать в ведомость, лежащую передо мной. Она разделена на графы: фамилия, год рождения, город проживания, еда, помывка, стирка, выдача вещей. За первые пять минут я успеваю вписать женщину 1975 года рождения, женщину 1994 года рождения, которая живет на улице пять лет, мужчину 1964 года рождения. Каждый получает по баночке сухого пюре, разведенного кипятком, и стакан сахара.

— Здравствуйте, а можно хлебушка? — спрашивает меня мужчина.

— Хлебушка нет, — отвечаю я.

— А можно еды? — подходит парень лет двадцати.

Он высокий и крепкий, но по лицу, по глазам, по распухшему носу видно, что давно заражен тем вирусом, что витает здесь над рядами — болезнью бездомности, которой заражаются в считаные недели, а излечиваются с трудом и не все.

— Не давайте ему! Он уже ел! — кричит женщина с первого ряда. — Это же солитер! Он ненасытный. Не отстанет, пока ему не дашь!

— Как вас зовут? — спрашиваю его, наливая кипяток в сухую смесь.

— Александр, — отвечает он и уходит на стул глотать горячий разбухающий картофельный порошок.

Скоро приедет суп из монастыря. Люди ждут.

Не проходите мимо

— Они не понимают, что работа им уже не светит, что в таком виде на работу их никто не возьмет, — говорит Роман, выйдя из палатки. Работа, с его слов, бездомным представляется мечтой, достичь которой легко — стоит руку протянуть; только самым сложным в этом процессе оказывается протянуть руку. Ну а если уж набраться сил и протянуть, то работа как будто есть и давно ждет. Это иллюзия.

— Поэтому тут они могут помыться и постирать вещи. Нужно, чтобы они подстригались и были чистыми. Это возвращает им социальные навыки. И мы посчитали, что прачечная — один из механизмов возвращения этих навыков. Они должны ухаживать за собой, чтобы не быть иждивенцами, не просто приходить и брать новые вещи, а стирать свои.

— Вы можете удовлетворить их первичные потребности, а спасти все равно не можете, — замечаю я.

— Спасти от чего?

— От улицы.

— Каждый из них индивидуален. Мы к каждому ищем индивидуальный подход. Кого-то совсем нельзя спасти — он плюнул на себя. А другого можно. И мы возвращаем его с улицы. Для этого работает наша социальная служба. Люди сюда приходят, мы с ними знакомимся, в процессе разговора узнаем, что у кого случилось. Выясняем, может, человеку надо домой уехать и там родственники его к себе заберут… Мы в месяц по сто человек на родину отправляем.

Социальная служба помогает восстановить утерянные документы, купить билет домой и получить медицинскую помощь

— И они не возвращаются обратно в Москву?

— В прошлом году мы собирали статистику. Высылали всем отправленным нами домой письма с уведомлением. 85% ответили: «Я дома. Спасибо». Мы никогда людей в никуда не отправляем. Допустим, приходит к нам человек и говорит: «Я попал в беду и остался без денег. Приехал искать работу. Не нашел». Мы проверяем его документы, прописку. Он заполняет анкету, и мы в тот же день отправляем его домой по прописке. А если человек говорит: «У меня по месту прописки никого нет, но в другом городе живет сестра», — мы звоним сестре, и, если она его согласна принять, покупаем ему билет.

— И часто родственники соглашаются?

— Да почти всегда! Иногда жены говорят: «Не хочу его видеть, и все!»

— Наверное, прежде чем жена не захотела его видеть, он много чего натворил…

— Да. В основном во всех своих бедах виноваты мы сами. Помните, вы спросили у того рыжего — пил ли он. И он сказал: «Да». Сам и виноват! Но наша главная задача — донести до этих людей: то состояние, в котором они сейчас находятся, неприемлемо для человека. Бездомность — болезнь, такая же как алкоголизм, наркомания. Человек привыкает к такой обстановке, и ему уже плевать на себя — это и есть симптомы болезни.

— А вы кто?

— Я вам говорил — руководитель…

— Это я слышала, — перебиваю его. — Кто вы тут, если отбросить вашу должность? Спасатель? Выдаватель одежды?

— Не спасатель. Я сам спасаюсь.

— От чего?

— Ну как же я не люблю разговоры на личные темы… Давайте лучше про бездомных поговорим.

— Давайте. Вы думаете, они относятся к вам по-товарищески?

— Думаю, что есть такие. Но многие относятся потребительски. Хотя мы, по идее, благодарности не ждем.

— Сколько человек в день сюда обращается?

— В среднем сто.

— Это одни и те же люди?

— За год из тридцати тысяч обращений пятнадцать тысяч — новые фамилии.

— И все же, что нужно сделать, чтобы этих людей спасти — всех без исключения?

— Не знаю… Мы уже шестой год над этим думаем. Наверное, мы просто через нашу работу показываем всем остальным, что надо небезразлично относиться к людям, которые попали в беду и вы видите их на улице. Хотя бы подойдите к нему и спросите, все ли в порядке.

— А ему надо, чтобы к нему подошли?

— Надо.

— А он скажет: «Дай на водку».

— Если он так скажет, вы мимо пройдите. Но один из ста не скажет: «Дай на водку». И вы пройдете мимо, а он тихо умрет за вашей спиной. Понимаете? Мы для этого работаем. Мы все время говорим — не проходите мимо, не прогоняйте из подъезда, попробуйте помочь. Если не можете покормить, позвоните нам, мы сами приедем. Если мы из ста, из тысячи одному поможем — это счастье. Но не надо этого — «мы» и «они»! Они — это такие же мы. Больные, но мы.

— Чтобы вы ни говорили, Роман, вы дома у себя бездомного не поселите…

— И другим не посоветую. Иногда нам звонят бабушки: «У меня в подъезде несчастный живет. Сейчас я его приведу, помою и спать уложу». Ни в коем случае! Помогать надо с умом. Они в основном идут на контакт и рассказывают, что с ними произошло. Бездомный человек — это не просто грязное существо, которое само во всем виновато и которым все брезгуют. Это — человек.

— А вы не брезгуете, когда у него со лба падает капля гноя? Такая жирная капля гноя. Вам не противно?

— Я, естественно, не буду с ним обниматься, целоваться и не побегу к нему вытирать эту каплю пальцем. Буду держаться на расстоянии. Все должно быть с умом.

— Легко помогать жертве, когда она благообразна, — говорю я. — Но как победить брезгливость, когда со лба капает эта ужасная капля и человек неблагообразен?

— С этого и надо начинать разговор с обществом, чтобы вызвать в нем толерантность к бездомным. Не надо бежать подставлять руки под эту каплю гноя! Брезговать — это нормально. Но можно просто взять и позвонить. В этом есть любовь… Корни неприятия растут из брезгливости. Из-за нее бездомных выделяют в отдельный кластер, в самые низы. А они такие же люди — плохо одетые, с гноем на лбу, но люди.

Живущие на вокзале

Утром в вагончик заносят коробки с вещами, пожертвованными обычными людьми. Мужчины выталкивают из толпы мнущуюся от стеснения молодую девушку плотного сложения.

— Вот она в первый раз, — галдят они. — Пусть идет без очереди.

— Я в первый раз, — подтверждает та. — Стесняюсь вещи просить. Мне нужны футболка и трусы.

— Женских трусов нет, — отвечаю я. — Как вас зовут?

— Лена.

— Где вы живете?

— На вокзале. Я приехала из Беларуси. Искала работу — любую. Уборщицей, дворником, посудомойщицей…

— И вы не смогли найти любую работу?

— Просто телефон у меня украли.

— А без телефона ты работать не можешь? — рядом появляется Роман и начинает с ней тоже по-свойски.

Лена пожимает плечами, вздыхая. По ней видно: она что-то такое унаследовала от своей семьи — может быть, отсутствие любви, а может, опыт родительских пьянок и неблагополучия. Все это как будто впиталось в ее лицо, проявившись робостью и тупой простотой.

— А документы у тебя есть? — спрашивает Роман, пытливо, но с пониманием глядя на нее. И, кажется, именно это понимание и заведомое знание ее судьбы прогоняет легкий испуг Лены.

— Да, — отвечает она.

— А домой не хочешь поехать? — вдруг спрашивает Роман.

— Когда? — серьезно, отбросив всякую робость, как больше не нужную маску, вскидывается Лена, словно весь месяц только и ждала, когда ей зададут этот вопрос.

— Сегодня.

— Во сколько?

— Как билет купим, так и поедешь. Пойдем…

— Я приехала сюда к парню, — рассказывает мне Лена по дороге. — Познакомилась с ним в «Одноклассниках». Мы встретились с ним один раз на улице в Москве, и он, получается, занес меня в черный список.

— А вы когда ехали, думали, что у вас роман? — спрашиваю ее.

— Да.

— Тогда тем более надо ехать домой, Лен, — оборачивается Роман. — Если ты не за работой сюда приехала.

— Но я работала! Я расклеивала объявления.

— Это не работа, — говорит Роман. — Сама видишь, сколько людей сюда на работу приезжает. Вон они тоже приехали.

Он показывает на мужчин, стоящих у входа в социальную службу — маленькое желтое здание, примыкающее к территории храма. Помятые и небритые, они как будто связаны одной общей проблемой.

— Документы сразу достань, — говорит ей Роман.

— Они в сумке, а сумка у меня там — в палатке, — говорит, спохватившись, Лена.

— Давай туда и обратно! — командует Роман.

В помещении социальной службы негде развернуться. За одним столиком женщина взрослых лет ведет первичный прием, за двумя другими молодые мужчины заняты покупкой билетов и консультацией о восстановлении потерянных документов.

— Я же говорю, — недружелюбно, с некоторым возмущением говорит мужчина, заполняющий анкету, — с работой кинули. Работали здесь в Политехническом музее, на реставрации. Балки заливали, старые долбили. Месяц работали, посредник исчез, денег не отдал.

Он встает. Один из сотрудников возвращает ему паспорт и распечатанный невозвратный билет. Такой билет невозможно сдать или обменять, и только такие билеты «Ангар спасения», действующий на пожертвования обычных людей, покупает тем, кто обращается за помощью.

— Спасибо! — за рабочим закрывается дверь.

— Вы думаете, Лена вернется? — обращаюсь с вопросом к Роману.

— Конечно, вернется, — убежденно говорит он. — Но с таким, чтобы девушка приехала из Белоруссии к мужчине, я сталкиваюсь впервые. В основном мужики едут к нашим женщинам, а те даже на связь не выходят. А вернуться назад у приезжего уже денег нет.

— Зачем же их вызывают?!

— Да кто его знает…

Дверь открывается. Но заходит не Лена, а один из мужчин, ожидавших у входа.

— Я с той же бригады, — неприветливо, как будто заранее ожидая упреков и заблаговременно защищаясь от них, говорит он.

— Кто конкретно вас обманул? — спрашиваю его.

— Леха, — нехотя отвечает вошедший.

— А как вы с ним познакомились?

— Да через посредника, — раздражается тот и прячет недобрые глаза в пол. — Просто людей они набирали…

— Где?

— Да в Дергачах! «Газель», понимаете! «Газель»! Позвонили одному, другому, сказали — работа есть, мы собрались в одну «газель» и поехали.

— Какую конкретно работу вы делали в Политехническом музее? — продолжаю интересоваться я.

— Заливали бетон, стены долбили, вязали арматуру. Жили в общежитии. Что непонятного?!

— Из общежития выгнали, когда Леха кинул?

— Да…

— Где вы спали?

— Пятый день всей бригадой на вокзале.

— И сейчас вы поедете домой, где вас ждет семья, и ваши дети, которые не видели вас месяц и надеялись, что вы денег привезете? А вы приедете с пустыми карманами…

Мужчина поднимает глаза. В них острая, обжигающая обида, а за ней что-то мягкое, простодушное, говорящее о том, что он сядет в новую «газель»… И не он один, а каждый третий российский мужчина сядет в эту «газель» — потому лишь, что эти люди лучше тех, кто их обманывает, как и тех, кто позволяет обманывающим обмануть.

Рабочий садится за столик и заполняет анкету. Сегодня он тоже уедет в Саратов.

— Она придет, — говорит о Лене Роман. — Даже не сомневаюсь.

— Часто вас обманывают, Роман? — спрашиваю я.

— Владыка благословил всем людям верить.

— Ну а вдруг к вам придет человек, который просто не хочет тратиться на билет, а деньги у него на самом деле есть?

— Так мы же проверяем информацию.

— Допустим, вы не нашли обмана. Но сомнения все равно остались.

— Тогда принимается решение в сторону «верить».

Дверь открывается. Заходит Лена. В руках у нее белорусский паспорт. Из социальной службы она выходит с листом, на котором копия билета. Поезд до Могилева отправляется с Белорусского вокзала сегодня, в двадцать один час двадцать две минуты. У меня в кармане такой же билет — вечером я поеду ее провожать.

Лена приехала из Белоруссии и месяц прожила на вокзале

Не спасли

В условленное время мы с Оксаной (фоторепортер, сделавший фотографии для этого репортажа. — «РР») ждем Лену в условленном месте — в зале ожидания на втором этаже Белорусского вокзала возле часовни. Проходим зал от часовни до противоположного конца, разглядывая ожидающих. Лены среди них нет. Проходим назад и обратно. Лены нет.

— Думаешь, она придет? — спрашивает Оксана.

— Конечно, придет, — отвечаю я, хотя не очень верю в то, что Лена появится.

До отправления поезда остается двадцать минут, и мы перемещаемся к эскалатору, чтобы спуститься на перрон и там подождать у пятнадцатого вагона, в котором сегодня ночью Лена должна вернуться домой.

У эскалатора появляется запыхавшаяся Лена с большой сумкой в руке. Сзади нее маячит низкорослый темный парень с большим носом. Сумка, которую он накинул на спину, возвышается над его головой.

— Он хочет поехать со мной, — без предисловий начинает Лена. — Он живет на вокзале, его там все бьют. Я хочу его забрать. Он из Таджикистана.

— Тот же самый, к которому ты приехала? — спрашиваю я.

— Нет, другой, — отвечает она. — Ему не хватает шестьсот рублей на билет…

Лена не просит нас добавить ему денег на билет, но по тому, что и как она говорит, чувствуется: она не сомневается в том, что мы должны купить ему билет, как не сомневается и в том, что у нас есть эти шестьсот рублей.

— И что, если он не поедет, ты тоже не поедешь? — спрашивает Оксана.

— Нет, не поеду, — отвечает Лена.

Она выжидает. По ее лицу видно: она не ждет с нетерпением, а выжидает. Люди, спешащие к своим поездам, теснят нас у входа на эскалатор, просят посторониться. Проходят между нами и Леной, которая пытливо смотрит на нас, а за ее спиной, повернувшись к нам спиной, как будто все это его не касается, стоит молодой мужчина. В моей голове мелькают разные мысли — например, о том, что Лене не так важно вернуться домой, как вернуться туда с молодым человеком. И без разницы, с каким человеком, главное — хоть с каким-нибудь. Я гоню эти мысли: ведь помогая, надо не сомневаться и не судить других, не разбирать их по костям только потому, что к тебе обратились за помощью и на пять минут попали в зависимость от тебя… Времени до отправления поезда остается все меньше, и мы спускаемся вниз за билетом.

— Охраняй его! — кричит мне Лена, убегая к кассе вместе с Оксаной.

Молодой человек остается стоять у стены и по-прежнему делает вид, что все вокруг происходящее — вокзальная суета, объявления об отбывающих и прибывающих поездах, толчея — его не касается; он ничего не замечает, лишь бы и его не заметили.

— Зачем вы едете в Могилев? — спрашиваю его.

— Мне там регистрацию надо, — отвернувшись, еле слышно отвечает он. — Лена сказала: «Хочешь работа, пошли».

— Вы давно знаете Лену?

— Месяц.

— Вы тоже живете на вокзале?

— Да. На работе сокращение было.

Возвращаются Лена с Оксаной. У нее тридцать седьмое место, а у него — тридцать восьмое. По счастливому совпадению. Лена смеется и выглядит уже не так, как утром — в ней появляется сила, уверенность в себе, как будто какая-то ее большая мечта исполнилась. Лена смеется счастливым смехом, и мне кажется, что у нее на уме что-то большее, чем просто помочь этому человеку с работой.

— Можешь ли ты объяснить, — начинаю я, когда мы бежим по платформе к пятнадцатому вагону, — зачем ты забираешь этого человека с собой?

Лена молчит.

— Из жалости? — подсказываю я.

— Из жалости, — с готовностью соглашается Лена, хотя я слышу, что в разговоре со мной она больше не заинтересована; десять минут, через которые отбудет поезд, в ее голове уже пролетели и оставили нас с Оксаной позади.

Они усаживаются друг против друга на боковых сиденьях плацкартного вагона — Лена и большеносый парень. Мы стоим на платформе. Уже темно. Но в освещенном желтым светом окошке вагона мы видим профили наших случайных знакомых, которым, как нам кажется, мы помогли стать счастливыми — на пять минут, оставшихся до отправления поезда, или на всю ночь до прибытия в Могилев и столкновения с новыми трудностями, с несовпадающими желаниями обоих.

Вдруг мимо нас по перрону проносится большеносый. На ходу он выплевывает ругательства на таджикском, а из сумки вышвыривает вещи Лены, бросая их на платформу.

— Вернись! Стой! Стой! Вернись! — надрывно кричит Лена, пробегая мимо нас.

Оксана бежит за ней, догоняет, спрашивает, что случилось. Та не видит и не слышит, взгляд сосредоточен на одной точке — на спине убегающего человека. Лена рвется за ним, молотя по воздуху руками, — словно за мечтой, которая в последний момент не захотела исполняться. И мне кажется, что если бы сейчас за ней по платформе бежала не Оксана, а сам Ангел и кричал: «Лена, ты не о том мечтаешь. Брось эту мечту, она губит тебя!» — она ни за что бы не остановилась, пока сама не захотела бы спастись. Поезд уезжает.

— Мы не смогли ее спасти, — говорит Оксана.

Мы остаемся на опустевшей платформе с тяжелым чувством: мы предложили помощь, а помощь оказалась не нужна. Или мы так предложили, что она оказалась не нужна? И еще предстоит разобраться, отчего появилось это тяжелое чувство — из-за того, что не сумели спасти человека, из-за того, что слишком много возомнили о себе, возжелав спасти человека, который только сам и может себя спасти, или из-за того, что сами желали почувствовать себя хорошо, поучаствовав в чужой судьбе на пять минут, потратив всего шестьсот рублей, которые отдадим сейчас за две чашки кофе? К концу этих расспросов, обращенных к самим себе, приходит кажущаяся чужой мысль: единственный, кого может спасти спасающий в процессе спасения, — это он сам. Может быть, потому та территория возле храма и называется «Ангаром спасения», что Роман и другие сотрудники спасают там самих себя?

Ищите — и найдете

— Ноги у меня горят! Ну найдите вы мне сорок четвертый размер. Никогда не поверю, что у вас нет!

— Сорок четвертого размера нет, — отвечаю я.

— А вы поищите — и найдете.

Ухожу в вагончик, где Дарья раскладывает по полкам только что пожертвованные вещи. В третий раз перерываю полки с обувью и коробки.

— Как же нет? — спрашивает тот же мужчина. — Вы еще поищите.

— Ну все! — Дарья срывается с места. — Вот скажи, — она задыхается, — тебе не стыдно? Чего ты гоняешь ее? Чего ты так себя ведешь?

— Я просто попросил, — говорит мужчина.

— Ты не просто попросил! Ты обнаглел!

Дарья возвращается в вагончик. Ее снова трясет.

— Да что ж такое-то — на хребте чужом кататься! — начинает она. — Вот отец Олег умеет с ними, а я — нет. Он их на чистую воду выводит. Один раз видела, как он беседовал с одним и все по кругу его водил: «Миленький, миленький, а напомни, как ты сюда попал?». И сидит перед ним такой забулдыга, двадцать пять лет отсидки за плечами, и уже вторую версию выдает. А отец Олег: «Миленький, миленький, а вот еще скажи… ты же только что на этот вопрос мне другое отвечал!.. Значит, и не надо тебе ехать туда». А меня легко обмануть. Сказал — значит, так и есть. Не умею я абстрагироваться от них. Вот и голос сейчас на него повысила. Горячая я — недостаток мой. Но это же не я к нему пришла, а он ко мне! Я-то ему верю, а потом понимаю, что он меня надул! Работаю тут пять лет уже, а до сих пор им верю. Я ж к нему с самым чистым… этим… — Дарья не находит слово, хотя оно так и просится: с душой, с чистой душой. — Беру под козырек и докладываю: «Ну нету сегодня сорок четвертой обуви. Принесут мне брюки пожертвованные — я тебе их выдам. Все вещи здесь случайны. Но ты завтра приди. Может, завтра будут твои сапоги, а пока надень валенки…»

Дарья, сотрясаясь еще от волнения, произносит свой монолог и еще раз корит себя за то, что отругала бездомного. И я могла бы ей сказать, что вот так всерьез реагируя на каждого из них, она обнаруживает в себе то, чего не осталось уже у многих из нас, — способность по-прежнему и всегда видеть в них людей. Но я ей этого не говорю, потому что очередь за забором к вагончику прибывает. И еще один мужчина — молодой, с рюкзаком за спиной, который не с такого близкого, как сейчас между нами, расстояния мог бы сойти за хипстера-программиста, просит обувь сорок четвертого размера.

— Нету? Ну тогда брюки мне дайте… Да меня сестра из квартиры выгнала. Уже четыре года я на улице. А вам-то что? А что друзья? Оказалось, что никто никому не помогает. Работать? У меня документов нет.

— Да просто вы пьете! — замечаю я.

— Пью! — с вызовом соглашается он. — И буду пить, пока не сдохну. Я никому не нужен. Если я и Богу здесь не нужен, пусть Он к себе меня заберет.

P. S. В понедельник добрый человек, откликнувшись на мою просьбу в соцсетях, привезет в «Ангар» ботинки для гноящихся ног Александра — новые, специально для него купленные.

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Поколение Y Поколение Y

Первый российский рейтинг «30 до 30»

Forbes
Как «Дело Серебренникова» освободило театры от закона о госзакупках Как «Дело Серебренникова» освободило театры от закона о госзакупках

Как изменения в законе о госзакупках в сфере культуры повлияют на театры

Forbes
Финтех от физтеха Финтех от физтеха

Николай Сторонский построил компанию-единорог и попал в список Forbes

Forbes
Как совладелец китайской сети кофеен создал конкурента Starbucks и стал миллиардером Как совладелец китайской сети кофеен создал конкурента Starbucks и стал миллиардером

Всего за полтора года Luckin Coffee расширилась от первой точки до 2370 кофеен

Forbes
«Полгода — у меня, полгода — у него»: как Петр Авен и Вячеслав Кантор делят одну картину на двоих «Полгода — у меня, полгода — у него»: как Петр Авен и Вячеслав Кантор делят одну картину на двоих

Петр Авен рассказал, во сколько он оценивает свою коллекцию русского искусства

Forbes
Как из автомата сделать конфетку: проект модернизации А.К. Как из автомата сделать конфетку: проект модернизации А.К.

Подход к тюнингу автомата Калашникова сильно отличается от тюнинга СВД

Популярная механика
Три сезона красоты Три сезона красоты

Весна, лето, осень: календарь важных дел в саду

Домашний Очаг
Простым смертным очередь не занимать: сверхдорогие автоновинки Простым смертным очередь не занимать: сверхдорогие автоновинки

Уникальные машины «индивидуального пошива»

Популярная механика
Интервью: Гвендолин Кристи о судьбе своего персонажа и съемках «Игры престолов» Интервью: Гвендолин Кристи о судьбе своего персонажа и съемках «Игры престолов»

Что ждет персонажей в финале и как проходили съемки «Игры престолов»

Cosmopolitan
Идеальные мамочки Идеальные мамочки

Смотришь на фото счастливых женщин с крохами, и кажется, что их жизнь прекрасна

Лиза
Экономика Железного трона: «Игра престолов» как бизнес-империя Экономика Железного трона: «Игра престолов» как бизнес-империя

Во сколько оценивается бренд «Игры престолов» и сколько шоу приносит HBO

Forbes
Как принц Гарри и Меган Маркл пытаются жить нормальной жизнью Как принц Гарри и Меган Маркл пытаются жить нормальной жизнью

При этом постоянно нарушая устои королевской семьи

Vogue
В рейтинге крупнейших покупателей российской нефти впервые сменился лидер В рейтинге крупнейших покупателей российской нефти впервые сменился лидер

Китайский партнер «Роснефти» впервые обошел трейдера «Лукойла»

Forbes
«Я не люблю себе не нравиться» «Я не люблю себе не нравиться»

Интервью с Матильдой Шнуровой

OK!
Тренч — инструкция по применению: 7 советов стилиста Тренч — инструкция по применению: 7 советов стилиста

Без тренча весной не жизнь, а сплошное мучение, не правда ли?

Cosmopolitan
Как смертельный яд помогает лечить болезни: российская разработка Как смертельный яд помогает лечить болезни: российская разработка

Ученые находят новые применения ядам в медицине

Популярная механика
Лети-лети, лепесток Лети-лети, лепесток

Май – отличное время для поездки в Лондон

Cosmopolitan
Как стать таким же крутым, как Джон Сноу? Как стать таким же крутым, как Джон Сноу?

Повторить крутую прическу Сноу вам точно по силам

GQ
Mercedes-Benz GL: Звездная болезнь Mercedes-Benz GL: Звездная болезнь

Этот внедорожник стоит брать, если отложена еще примерно четверть его стоимости

АвтоМир
4 принципа критического мышления 4 принципа критического мышления

Современная практическая философия категорична: мышление — особый процесс

Psychologies
Свободный дух Club Med: горнолыжные склоны весной Свободный дух Club Med: горнолыжные склоны весной

Французский туроператор Club Med — лидер в организации отдыха

Cosmopolitan
Обида и гнев на мать: стоит ли ей о них говорить? Обида и гнев на мать: стоит ли ей о них говорить?

Станет ли нам легче, если мы расскажем матери о своих чувствах

Psychologies
Почему важно воспитывать в детях скромность Почему важно воспитывать в детях скромность

Как помочь детям вырасти добрыми и не зацикленными исключительно на себе

Psychologies
Недоверчивая Россия: как изменился информационный ландшафт страны Недоверчивая Россия: как изменился информационный ландшафт страны

Российское общество живет на две информационные повестки: официальную и свою

Forbes
Таймлайн: история рэпа от Гарлема до красных дорожек и миллионных контрактов Таймлайн: история рэпа от Гарлема до красных дорожек и миллионных контрактов

Путь хип-хопа из гетто на красные дорожки

Esquire
Зачем мы врем психотерапевту? Зачем мы врем психотерапевту?

93% клиентов признаются, что солгали своему психологу в какой-то момент

Psychologies
Война пяти королей: полный гид по второму сезону Война пяти королей: полный гид по второму сезону

Подробный разбор второго сезона «Игры престолов»

Esquire
Чем Вл. Зеленский — не Вл. Путин Чем Вл. Зеленский — не Вл. Путин

Главные русские вопросы украинских выборов

Русский репортер
Закрытие Shop & Bar Denis Simachёv Закрытие Shop & Bar Denis Simachёv

Как Москва провожала любимый «Симачев»-бар

Vogue
Смена курса. Какой разворот в экономике произошел после майского указа Путина Смена курса. Какой разворот в экономике произошел после майского указа Путина

В 2018 году обозначился поворот в направлении экономики предложения

Forbes
Открыть в приложении