Разоблачить идеальную советскую семью: как исследовали гендерный вопрос в СССР
Гендерная исследовательница Ольга Воронина еще в начале 1980-х защитила диссертацию, в которой описывала западное феминистское движение, — но литературу для него приходилось доставать через особые библиотечные фонды, а в предисловии обязательно ссылаться на политику партии. Мы поговорили с ней о том, как возникли и чем занимались независимые феминистские группы эпохи перестройки. А еще — о сексизме в учебниках, законах и массовой культуре.
Цикл «История русского феминизма» продолжает интервью с гендерной исследовательницей, доктором философских наук, ведущим научным сотрудником Института философии РАН Ольгой Ворониной. Она одной из первых в СССР начала изучать феминистскую теорию и состояла в феминистской группе ЛОТОС. А позже руководила Московским центром гендерных исследований (МЦГИ), который в том числе проводил гендерную экспертизу для различных ведомств — например, консультировал авторов законопроектов и учебных программ.
— Отправной точкой для нашего цикла стала фраза, которую мы постоянно слышим: «у женщин в России уже все права есть, еще со времен Советского Союза». Мы хотели поспорить с этим утверждением и разобраться, действительно ли у советских женщин «были все права». Первое, что стало понятно, — что нельзя рассуждать о состоянии гендерного равенства в ту или иную эпоху в каких-то простых категориях: всегда есть и какие-то возможности, и какие-то ограничения. Как бы вы в этом смысле описали позднесоветское и постсоветское общество?
— Давайте проясним, что на самом деле было с правами женщин в СССР. После революции 1917 года возник государственный проект «решения женского вопроса». В его основе лежала марксистская концепция преодоления дискриминации женщин как частного случая классовой (не гендерной!) эксплуатации для последующей мобилизации женщин в процесс строительства социализма. Новое советское законодательство провозгласило равенство прав женщин и мужчин во всех сферах жизни. Это, безусловно, сыграло чрезвычайно важную роль в улучшении социально-экономического статуса женщин.
Однако следует подчеркнуть одно из значимых, хотя и неявных, противоречий советского проекта: политика государства подспудно базировалась на традиционных представлениях о том, что биологические половые различия между женщинами и мужчинами детерминируют различия их социальных ролей. Именно на этих установках советское государство формировало и поддерживало нормативные гендерные модели. Мужчинам предписывались роли «активного строителя социализма/коммунизма», защитника Родины, творца и созидателя. Женщинам отводилась роль работающей матери, с акцентом на материнстве. Эти представления воспроизводились в массовой культуре, определяя вторичный статус женщин в обществе. В итоге советские женщины никогда не имели равного с мужчинами доступа к властным позициям и руководящим постам; в среднем их заработок был на 30% ниже мужского; в обществе сохранялись сексистские нормы поведения и т.д.
Иными словами, в СССР возник специфический тип гендерной системы – советский неопатриархат. Его особенность заключалась в том, что основным механизмом дискриминации женщин являлись не мужчины как группа, а государство. Для того чтобы полнее господствовать над женщиной, функциональнее использовать ее продуктивные и репродуктивные ресурсы в своих собственных целях, государство-патриарх уничтожило традиционную легитимацию юридических и экономических прав мужчины на женщину. Именно в «переподчинении» женщины от мужа — государству-патриарху кроется глубинный смысл советской эмансипаторной политики. Несмотря на некоторую модернизацию экономики и общества, в целом для СССР были характерны маскулинистская идеология и андроцентричная социальная система.
В конце 1980-х годов, когда советское государство утратило контроль и над идеологией, и над экономикой, начались масштабные социальные и культурные изменения. Прежде всего, было отвергнуто все «советское» (в том числе и идея эмансипация женщин). Мужчины захотели вернуть власть себе, чему способствовал экономический кризис и безработица. Все чаще в СМИ звучали идеи, что советские женщины «устали от эмансипации», которая ничего им не дала, кроме двойной нагрузки; что женщинам пора вернуться в семью, освободив рабочие места для «мужчин-кормильцев».
Отчасти этому перевертышу в сознании способствовала сама ситуация. Все устали от застойного социализма, всем хотелось построить новый мир. Но для обывателя менять сознание проще всего, заменив плюс на минус, то есть развернувшись на 180 градусов. Так и произошло в «женском вопросе».
В 1990-е годы, когда экономическая ситуация стала немного стабилизироваться, а государство взяло курс на развитие демократии и поддержку прав человека, откровенные и агрессивные нападки на права женщин значительно сократились — по крайней мере, на официальном уровне. Но на практике мало что было сделано для достижения гендерного равенства.
В политике по-прежнему господствует стереотип, что здесь не место женщинам, и поэтому они чрезвычайно мало представлены на высших постах и в управлении государством (на федеральном и региональном уровне), и в политических партиях. На рынке труда очевидна вертикальная и горизонтальная гендерная сегрегация (разделение рабочих мест). Первая обозначает явные и скрытые механизмы препятствия карьерному росту женщин, вторая — разделение рынка труда на непрестижные «женские» и престижные «мужские» отрасли экономики. Это приводит к неравенству в оплате труда мужчин и женщин. Основная масса российских женщин по-прежнему погружена в трясину двойной нагрузки, когда на женщине и работа, и семья, а для сельских поселений — еще и огород.
В последнее время появилась еще одна проблема — домашнее насилие. Я не говорю, что раньше этого не было, но в советские времена существовали разнообразные механизмы пресечения бытового насилия — от парткома до милиции. Сейчас государственные власти демонстрируют категорическое неприятие даже обсуждения проекта закона о предотвращении домашнего насилия, апеллируя к традиционным представлениям о том, что нельзя вмешиваться в семью и частную жизнь. Иными словами, существует значительная дистанция между формально-юридическим и фактическим равенством.
— Вы еще в 1981 году защитили кандидатскую диссертацию «Положение женщины в семье и обществе в США». Как у вас появилась эта тема? Как вообще в Советском Союзе было устроено изучение гендерной проблематики — если оно было?
— Это все стечение нескольких обстоятельств. Хотя по образованию я философ, меня больше интересовало, как устроено общество. Так получилось, что после окончания МГУ я работала некоторое время в секторе социологии семьи в Институте социологии, участвовала в конкретном исследовании. И с одной стороны, это определило предварительный выбор темы будущего диссертационного исследования. Но с другой — я увидела, что даже такая, казалось бы, далекая от идеологии проблематика на самом деле насквозь пронизана идеологическими клише о государственной помощи матери-труженице. В научной литературе семья, как правило, представляла собой такую идеальную модель с четким традиционным распределением ролей: мужчина — кормилец, глава семьи, а женщина — мать и домохозяйка, хотя и работающая ради пополнения семейного дохода. В качестве важной проблемы обсуждалась так называемая «двойная нагрузка» женщин. Никакие иные темы жизни семьи не затрагивались. Я поняла, что и мне придется, скорее всего, встраиваться в эту демагогию.
И тут мне помог опыт, приобретенный на втором месте работы до аспирантуры, в Институте научной информации по общественным наукам (тогда — ИНИОН АН СССР). Это было совершенно удивительное место. Его создавали тогда, когда советская наука стала чуть менее идеологизированной, когда наши академики начали выезжать на Запад и выступать там с докладами. Чтобы их обслуживать и был создан такой специальный институт — через него можно было заказывать западную литературу, в нем работали реферативные отделы, которые делали переводы и таким образом знакомили академиков с достижениями современной западной гуманитаристики. Моя работа заключалась в том, чтобы просматривать очень много литературы и писать краткие аннотации. В ИНИОНе было море западной литературы, часть ее помещали в так называемое специальное хранилище. Вот там я впервые и столкнулась с описанием западного феминизма. А еще доктор философских наук Искра Степановна Выхрыстюк-Андреева (мой будущий научный руководитель) подготовила два реферативных сборника о женском движении в развитых западных странах, в котором тоже было представлены работы феминистских авторов. Кстати, изданные сборники сначала хотели «пустить под нож», но потом все-таки сохранили и поместили в спецхран.
А философский факультет МГУ им. Ломоносова, на котором я писала диссертацию, такое интересное место: с одной стороны, там присутствовала идеология, а с другой, существовали свои «хитрости» и пути обхода. Когда я заявляла свою тему, то специально выбрала кондовую советскую формулировку — не про феминизм, а про положение женщин. И тему мне утвердили. Начиналась моя диссертация цитатой из какого-то постановления то ли съезда, то ли пленума компартии, потому что тогда была такая норма — даже если ты писал об Аристотеле или Фоме Аквинском, нужно было сослаться на компартию, и я сослалась. Зато внутри помимо фактов о том, как живут женщины в Америке, была довольно большая глава про феминистское движение в США тех лет. В ней было очень много информации, которой люди из диссертационного совета не знали, поэтому им было интересно.
После защиты диссертации я попала в Институт философии АН СССР и там никому моя тематика была не нужна. Но я так горела этой темой! На меня произвела неизгладимое впечатление книга Бетти Фридан «Мистика женственности» (на русском языке ее издали с названием «Загадка женственности», и я написала для нее предисловие). Это была одна из первых книг, которые я прочитала на английском языке благодаря все тому же ИНИОНу. Мне казалось, что я должна обязательно рассказать о том, какие социальные проблемы женщин обсуждаются в феминизме, потому что это важно и для российских женщин. И вот в какой-то момент я решила, что мне нужно прийти с этим в Комитет советских женщин.