Разъединенные штаты Америки: как США оказались на пороге идеологической войны
Борьба старой и новой этики внутри США снова ставит вопрос о независимости – на этот раз от ценностей, близких одним и чуждых другим. Но потребует ли новая независимость новой войны?
На наших глазах в США разворачивается процесс последовательного перехода от более высоких и строгих форм культуры к формам все более примитивным и недифференцированным. Кажущаяся сложность риторических построений апологетов постколониализма, квир-теории и других крайне популярных теорий, воспевающих этот переход, сводится к одной простой мысли. Культура, как ее понимает европейская цивилизация, представляет собой порядок и иерархию, а следовательно – опирается на репрессию «высшего» в отношении «низшего». И потому освободительный проект эпохи Просвещения должен быть доведен до логического завершения — европейская культура должна быть преодолена в интересах угнетенных, subalterns.
На практике это преодоление всегда выливалось в стремление «угнетенных» присвоить себе блага, доступные «угнетателям», и перенять в меру собственного понимания их модель поведения. Символы социального статуса апроприируются и превращаются в символы освобождения. Логику этого нисходящего движения в силу его тотальности можно продемонстрировать даже на относительно безобидном примере трансформации норм внешнего вида. Яркие шелка, камзолы, кюлоты и парики торжествующего европейского нобилитета сменились в свое время на сдержанные фраки, ставшие de rigueur формального вечернего туалета. В то же время слуги облачились в ливреи — симуляцию одежды своих хозяев из прошлого. Когда господа во второй половине XX века сменили фраки на более сдержанные смокинги — официанты, музыканты и другие работники сферы услуг «возвратили вытесненное», выбрав white tie в качестве своей униформы. Английский повседневный костюм-тройка, стирающий внешние классовые различия, стал когда-то символом демократизации общества и вошел в историю как «великий мужской отказ». Однако скоро и он, судя по всему, останется в прошлом — слишком уж реакционен.
Пример этот неслучаен, так как глобальная культурная катастрофа, разворачивающаяся сегодня при полной поддержке правительств стран первого мира, состоит прежде всего в разрушении традиционных форм повседневной жизни — последних бастионов свободы. Пролетарская революция — логически необходимый шаг после событий XVIII века — по взаимному молчаливому согласию между трудом и капиталом приобрела не политэкономические, а социально-культурные формы. Постиндустриальный капитализм стал альтернативной марксизму революционной идеологией низших слоев общества, позволяющей, однако, сохранить в целости элиты.
Традиционная иерархическая социальная модель отводит каждому свое строго определенное место, которому сопутствуют надлежащие формы поведения, внешнего вида и структура потребления. Привлекательность капитализма для масс в XX веке состояла именно в том, что его средствами внешние проявления иерархии могли быть легко разрушены. Доступный потребительский кредит позволил рабочему купить такой же автомобиль, каким владеет его начальник, и отдохнуть на том же курорте. Каждому была дана возможность почувствовать себя хозяином жизни — в Британии этот социальный факт породил известную формулировку «мы все сегодня средний класс».