Пенелопа Крус: “Мы все – одни из многих”
Лауреат «Оскара» и мировая знаменитость живет дома, в Мадриде. На Аллее Славы у нее есть звезда под номером 2436, но ей важнее сын, дочь, муж, мама, сестра, брат и еще примерно «2436 кастильских родственников». Ведь она, пожалуй, – самая «домашняя» из кинозвезд.
Она улыбчива, обходительна, красива, благовоспитанна, внимательна к собеседнику, ей чуждо панибратство. И в то же время она не стеснительна – честно признается, что всегда голодна, и заказывает огромный стейк с кровью и примерно тазом картошки фри, за который она бестрепетно принимается, на что я смотрю со смешанными чувствами – ужаса и восхищения. Она так чудесно откровенна в своих проявлениях. Она так мила… Она была бы сокровищем для интервьюера, истомленного своенравием звезд… Если бы согласилась ответить хоть на один из заданных ей вопросов.
Но Пенелопа Крус вот здесь, в Мадриде, в ресторане, где она проводит деловые и семейные встречи и где с официантами обсуждает их детей, а шефу приносит африканские приправы («Хорхе был в Кении… – Кто такой Хорхе? – Мой дальний родственник. – А почему он привез приправы для здешнего шеф-повара? – Я попросила»)… Так вот, именно здесь, дома, в комфортной для себя среде, она тоже не желает говорить ни о муже («О, это слишком личное»), ни о детях («То, что мы с мужем принадлежим к сверхпубличной профессии, не означает, что дети наши могут стать достоянием публики»), ни о своем опыте материнства, ни об отношениях в семье, ни о том, что за люди ей встретились в Голливуде и что в них для нее непривычного, странного («О, я могу быть такой субъективной…»)… Да ни о чем. Она готова говорить о Педро Альмодоваре, своем «киноотце», своем вдохновителе, своем «самом закадычном, самом доверенном друге». Но, собственно, это все, что она хочет о нем сказать. Еще она готова говорить о режиссере Бигасе Луне, у кого в 16 лет она сыграла свою первую главную роль, кого считает архитектором своей актерской судьбы, в честь которого они с Хавьером Бардемом назвали дочку Луной. О недавней смерти режиссера, после чего в ней образовалась пустота… Но это все, что она может сказать. «А какие я тут могу сообщить подробности? Это ведь чувства». И в конце концов от этой ее искренней, расположенной к тебе закрытости я выхожу из себя. В надежде, что едкость тона ее хотя бы обескуражит и такая милая, благовоспитанная… запертая дверь приоткроется. Странно: мои надежды оправдались.
Psychologies: Слушайте, Пе (она просит называть себя так – «кратко и по-дружески»). У вас в Испании приняты длинные, многосоставные имена. «Никаких подробностей» не ваше второе имя?
Пенелопа Крус: У меня как раз нет второго имени. У меня двойная фамилия – Санчес-Крус. Санчес – это мамина фамилия. Я ее берегу.
Почему?
П. К.: Я многим обязана маме. Как все.
И снова никаких подробностей…
П. К.: Да если я начну говорить о маме, то только о маме и будет это интервью.
Не ограничивайте себя. Говорите. Итак, почему вы храните мамину фамилию?
П. К.: Ну, потому что это не только мамина фамилия, но и фамилия бабушки, потому что бабушка была главным человеком в моей жизни лет до семнадцати. Потому что от бабушки во мне вся эта моя испанскость – преданность тому, что ты выбрал в жизни, одержимость целью, невозможность предположить, что ты можешь потерпеть неудачу… Все это испанское «дуэнде» – по Лорке, испанский дух: воля к жизни, столь мощная, столь отчаянная, что может довести до могилы. И мама такая же. Ее одержимостью были мы – я, мой брат Эдуардо и Моника, моя сестра. Она хотела присутствовать в нашей жизни постоянно. Она боялась отвлечься хоть на минуту. И делала она это так – и делает до сих пор! – что никто из нас не чувствовал давления, несвободы. Просто мы были полностью защищены, все детские и подростковые невзгоды… да я ничего такого не помню, хотя они, конечно, были… Защищенность ее любовью была такая… Знаете, я ведь занималась балетом. Серьезным, классическим балетом. С шести лет. Других девчонок как-то стимулировали заниматься, а мои родители – мама, да и папа тоже – умоляли меня сбавить обороты. А я ведь подавала надежды. И, между прочим, это было важно для нашей семьи – доходы у родителей были скромные, мамина парикмахерская много денег не приносила, а ведь трое детей… Но нет – как-то совершенно родителей не интересовала возможная выгода от моих успехов. Их интересовало исключительно мое благополучие. Но я-то была одержима… Даже не балетом – я бы сказала, самовоплощением, тем, чтобы начатое довести до совершенства, как я его тогда понимала – как идеальные 32 фуэте… Именно поэтому я 9 лет училась балету, закончила Мадридскую консерваторию по классу классического балета. Потом год училась балету в Нью-Йорке… Но мама была против всего этого, потому что считала, что я врежу себе… Знаете, матерям лучше знать, что хорошо для ребенка.