Метрополис-2282
Луч моргает, проекционный модуль с функцией будильника дымится и бесславно гаснет, на прощание стреляя искрой в торчащую из-под одеяла ногу Вали. В ту же секунду со стены пропадает проекция полоски солнечного света, которая пробивалась сквозь темные шторы, едва движимые утренним теплым ветром из открытого окна. Пропадают звуки первых соловьев, трамвая, притормаживающего на остановке, пропадают короткие сигналы машин, на которых сонные водители выезжают из мультипанельных дистриктов на работу. Обычно они сигналят уверенно и коротко, как бы оберегая сон жителей Метрополиса, но и недовольно, будто требуя, чтобы столица колонии проснулась. Почему-то вместе с ними пропадает и сон. Каждое утро одно и то же.
Нащупав пульт, Валя целится в телевизор. Прибор ответственно, но еле слышно всю ночь раздает развлечения. Валя нажимает кнопку переключения канала – «Иван Васильевич меняет профессию» уступает, и телевизор транслирует «Кавказскую пленницу», нажимает кнопку – «Ирония судьбы, или С легким паром» уступает место «Операции Ы», еще одно нажатие – и все меняется на «Служебный роман». Две тысячи двести восемьдесят второй год идет своим чередом. Выбирай что хочешь, на любой вкус найдется фильм, одобренный Альянсом чистоты. Некоторые сцены по объективным причинам убраны в архив «Эмоциональной гармонии», но те самые семь минут, оставшиеся после цензурирования, передают настроение, смысл и щепотку крамолы.
Воздух в квартире насыщен запахом металлической прохлады и едва уловимым ароматом синтетического кофе с добавками стимуляторов, который отстраненно готовит робот-бариста.
Валя медленно поднимается, ощущает, как холодный пол впивается в ступни через гольфы с противоскользящим нанопокрытием.
По дороге к раковине Валя смотрит на свое отражение в зеркале, на котором уверенно обосновалась патина: крепкие плечи, мускулистые бицепсы, кубики пресса, рельефное человеческое тело, короче говоря – полный отстой. Бывает, что не везет, – с этой мыслью Валя уже стал свыкаться к своим тридцати двум.
Когда Валю доставили по трубке рождения, его мать стояла в окне муниципального Биокуба, читала инструкцию к ребенку и плакала. Ее можно понять – кто бы стойко воспринял новость, что ваш ребенок – натурал? Жидкость вытекала из уголков ее глаз и скользила по металлическим бионическим линиям, соединяющим лицевые модули. Отец вытирал скупую мужскую биологическую глазную жидкость и чуть не залил плату на ручном адаптере.
«Натурал» – такой вердикт звучал как приговор. Черная метка. Обречен на насмешки как жалкое ничтожество. Второй сорт.
Заключение Биокуба звучало ужасно: у ребенка патология – биологическая несовместимость с имплантами.
Первая мысль родителей 2282 года – отправить ребенка в деревню, в глушь, в Саратов, туда, где всесоюзный хаб, институт «Реинтегренок» – исследовательский комплекс, специализирующийся на способах адаптации натуралов. Современный центр с современным логотипом, на котором большая микросхема с нарисованными глазами и улыбающимся ртом стоит на нарисованных ногах и держит нарисованными руками настоящего ребенка. Но, к сожалению, как институт ни старался, изменить натуралов у них не получилось ни разу: руки усилить не удавалось, заменить глаза на оптические тоже, а натуральную кровь на синтетическую – тем более.
В мире, где каждый человек наполовину машина, а импланты – обязательная часть жизни, родиться с кибернетической несовместимостью – это как попасть в Диснейленд, но с завязанными глазами, закрытыми ушами и прикованным к лавке у самого входа. Приятно, но будто что-то упускаешь.