Во время обсуждения темы для этой колонки шеф-редактор сказал мне: «Понимаешь, никто сейчас ничего не читает. Вообще. Кликают фотографии или видео. Поэтому тема должна быть горячей, заголовок – хищным. Тогда хоть кто-то, может, прочитает». «Значит, обзор странных артхаусных фильмов или книжной трэш-классики не пойдет?» – вяло уточнил я. «Не, точно нет», – весело ответил он. Я подумал несколько минут. «А что, если написать, например, о Дуде, его стремительной популярности? Мол, на ТВ интервьюеров не осталось, скучный пропагандистский тухляк, вот все и ломанулись смотреть Дудя на Youtube?». Шеф-редактор просветлел: «О! Вариант. Телевизору конец, выбрасывайте свой ящик из дома и поскорее!». «Ну, может, и не конец. Все думали, что интернет обессмыслит ящик, но вон он, живее всех живых». «Окей, не конец! Давай что-нибудь в таком духе: Эрнст придет и плюнет на ваши могилы!». «Никто ничего не читает», – думал я про себя, набирая эти строчки. Это верно в том смысле, что «вселенная Гуттенберга» схлопнулась на наших глазах. Текст потерял значимость, которой обладал на протяжении столетий, и если не потерпел фиаско, то пережил десакрализацию. Теперь наши представления о мире формируют не буквы, а фотографии, гифки, видео и хэштеги. Чуть ли не любой большой пост в фейсбуке (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) начинается с сакраментального извинитезамногобукв. Человек, накатавший длиннющее высказывание, чувствует себя несколько виноватым – мол, френды, извините, что