ОгонёкРепортаж

После всего | Судьба

«Каких только словечек не прикукобишь»

Саша Соколов отвечает на вопросы Сергея Шаргунова о любви — к литературе, родине и плавсредствам

Кажется, его книги живут и дышат помимо воли и сознания автора. Их хочется ритмично читать вслух или даже мурлыкать и мычать, как при композиторском взгляде на ноты. Главный герой стилиста и авангардиста Соколова — язык, который развивается и извивается, как причудливое дурманное бесчинное растение,— по своему хотению. Сами образы и слова тонко и сложно сплетены в таинственный, но прочный сюжет, одновременно доступный и ускользающий.

Автор трех романов — Саша Соколов замолчал в прозе в 1985-м, снискав прозвище «русского Сэлинджера», но от него по-прежнему ждут новую литературу. И будут ждать, пока жив. Вся его литература — навсегда новая, потому что необычная, ни на чью не похожая. Загадочная, как заклинания. Как монолог юродивого, играющего со временем, накладывая лохмотья детских воспоминаний на глубокие прозрения грядущего.

С Соколовым приятно помолчать. Он редко дает интервью, и для разговора с ним неважен информационный повод.

Он отвечает суховато, мелодично, обдуманно, смешивая простоту и изящество. Но каждая отточенная фраза — зародыш целой поэмы.

Даже в этом интервью он верен своему любимому литературному жанру, который называет «проэзией».

— Александр Всеволодович, как получилось, что ваше писательское имя Саша?

— В 1970-е в нашей литературе подвизалась чуть ли не дюжина Соколовых. Из них трое или четверо были моими полными тезками. Сочинив «Школу», я стал подыскивать псевдоним и выяснил, что в любезной сердцу Югославии и других славянских странах имя Саша нередко используется как полное официальное. Маячил и отечественный образец для подражания: поэт Саша Черный.

— А что вас радует в жизни?

— Радует общение с друзьями. У меня их не очень-то много, зато все как на подбор эксцентрики и остроумцы. С друзьями мне повезло. Да и с недругами, пожалуй.

— Я назову сейчас несколько имен, а вы, если можно, скажите, кто друг, кто нет? Губанов. Бродский. Лимонов. Довлатов. Аксенов.

— В Самом Молодом Обществе Гениев было принято относиться друг к другу с братской приязнью, нежностью, закадычно. Возвышенным эмоциям способствовали неустанные возлияния. Именно такими помнятся мне отношения с Губановым: по-хорошему собутыльными, теплыми.

И наоборот: отношения с Бродским отличались сугубой сухостью и прохладой.

И если мои отношения с Лимоновым можно назвать весьма уважительными, то отношения с Аксеновым — понастоящему дружескими. Отношения с Довлатовым ограничивались встречами на официальных мероприятиях…

— Вы родились в Оттаве. Ваш отец, заместитель советского военного атташе, был выслан оттуда в 1946-м. Теперь известно, что Лаврентий Берия отправил его в Канаду с особой миссией. Отец рассказывал ту историю?

— Отец о своих делах ничего не рассказывал. О секретной канадской миссии поведала мать, когда уже было можно, то есть когда сменилась эпоха и вся эта операция отразилась в шпионских романах, мемуарах и фильмах, в основном на Западе.

— То, что в итоге вы получили канадское гражданство,— совпадение или возвращение в страну детства?

— По законам Канады я считался ее гражданином с момента рождения. В 1976 году в Детройте канадский консул вручил мне паспорт с кленовым листом на обложке.

— Это изменило жизнь?

— С тех пор странствовать стало куда проще.

— Расскажите о вашей маме. Верно ли, что она сделала много, чтобы вы полюбили русскую литературу?

— Она родилась и выросла в Сибири. В начале 1930-х годов отправилась в Москву, поступила в Бауманский и получила престижную по тем временам профессию: стала спец по каким-то там механизмам. Хотя по натуре была явным гуманитарием. Обожала театр, оперу, отлично знала литературу, нашу и зарубежную. В мои ранние годы читала мне не столько сказки, сколько классиков XIX века.

Лето мы обычно проводили на море, но пляжные радости требовалось заслужить. Всякое утро начиналось с диктанта или изложения. Затем следовала работа над ошибками.

Натурально, все эти экзерсисы претили каникулярному отпрыску, однако его мольбы не находили отзыва в душе ея: маман была по-сибирски неумолима.

— Правда ли, что с детства решили быть писателем?

— Едва освоил грамоту — стал корябать рассказики. Глупейшие, разумеется. Позже, в классе уже седьмом, пошли стихи. Темы брал наиболее трепетные, насущные: любовь, разлука, смерть. Знакомые девочки одобряли, что, собственно, только и требовалось, ибо чего же боле?